Сплошная линия вдруг прерывается, скачком взмывает вверх, рисуя зубец и возобновляя мерный стабильный сигнал. Сталкер облегчённо выдыхает, склонив голову. Сердце остервенело долбится об рёбра. Пальцы судорожно сминают ткань халата учёного. Мин делает резкий глубокий вдох, пугая сгрудившихся вокруг него членов команды. Приходит в себя. Медленно обводит операционную мутным взором из-под полузакрытых опухших век. Мучительно сглатывает.
— Сука… — хрипло скрипит инфернальным голосом, кашляет. — Загробный мир повидал, будь он неладен, — с трудом склоняется над краем стола, сплевывает черный сгусток и криво улыбается Чону темными испачканными зубами. — Рад тебя видеть, дружище…
— Хён, огреть бы тебя по-хорошему чем-нибудь тяжелым! Я чуть не поседел, — парень стискивает щуплое плечо.
Юнги хмыкает:
— На войне все средства хороши, — вытирает тыльной стороной ладони рот, видит директора, осекается. Через силу свешивает ноги со стола, принимает вертикальное положение, опираясь на подставленную сталкером руку. — Мое почтение, господин директор.
Одна из ассистенток в обмороке шмякается на пол. Её даже никто не ловит, не замечает. Все в шоке глазеют на восставшего из мертвых, оклемавшегося, потрёпанного, но вполне себе здорового учёного. Еще минуту назад он зеленел, серел и покрывался трупными пятнами, а сейчас сидит спокойно на столе, кряхтя шею потирает.
Доктор Пак стаскивает маску с лица, его подбородок мелко трясётся в нервном тике, щеки конвульсивно подрагивают. Дрожащей рукой вытирает взмокший лоб, хватает с медицинского стола что-то. Видать, успокоительное. Делает себе инъекцию в сгиб локтя. Хотя, судя по виду, лучше бы водки хряпнул.
Джин деланно закатывает глаза. Тяжело садится прямо на пол, откидываясь на шкаф. Прикрывает на секунду веки, смаргивая капли пота, потом хватается за волосы:
— Забирай их! И чтоб глаза мои тебя не видели, — со стоном выдавливает.
Сталкер победоносно улыбается, кофр ставит перед ним:
— Тут ровно десять ампул. Десять образцов. Точнее, уже девять. Сам решай, что с ними делать.
— Мне нужны формулы и все записи… — устало выплевывает слова замученный директор.
— Они будут тебе отправлены сразу после того, как мы окажемся в безопасности. Вне пределах твоей досягаемости.
Гук помогает встать Юнги на ноги, перекидывая его руку себе на плечо.
— Чонгука, все в порядке. Я сам справлюсь… Ты Сури забери.
Чонгук какое-то время стоит, склонившись, у кушетки. Бессознательную бледную Сури к широкой груди прижимает. Запах волос перемешанный с лекарствами вдыхает, тёплую влагу с ресниц своих об щёку обтирает. Девушка безвольно повисает в его руках, словно тряпичная кукла. Сердце вместе с ним кровавыми слезами плачет, в терзаниях стонет. Натерпелась же она! Ни на шаг от себя теперь не отпустит. Ни за что! Никогда.
Худенькое тело в длинную простыню заворачивает, словно младенца кутает, с каталки легко поднимает. Сури безжизненно роняет голову ему на плечо и от этого сердце уходит моментально в пятки. Он чуть не потерял её. Бросив прощальный взгляд полный ненависти на Сокджина, кивает другу и, перешагивая через тела охранников, выходит за двери.
Юнги оборачивается на главу, все также обессиленно сидящем на полу, будто собирается сказать что-то. Потом передумывает, цокает языком и, скрипя колесами кресла-каталки, которую ему достал из подсобки один из врачей, выкатывается следом.
Какое-то время в пустом коридоре раздаются глухие шаги да поскрипывание и всё снова затихает.
***
Я резко просыпаюсь будто от толчка какого-то. Вздрагиваю, распахиваю глаза. Пару секунд смотрю в серый потолок, пытаясь выровнять дыхание. Взгляд скользит дальше, по сторонам. Озадаченно осматриваю незнакомую комнату. Слабый солнечный свет пробивается сквозь занавешенное окно. Шторы слегка трепыхаются от проникающего в помещение свежего ветерка. Всё это очень странно… Руки инстинктивно ищут под подушкой оружие. Пусто. В тревоге скатываюсь с кровати на пол, машинально занимая оборонительную позицию.
Где я? Что это за место? Стоп! Последнее, что помню, — больничную каталку, к которой грубо привязывают ремнями. Тогда меня хотели… Всплывшие воспоминания навылет пронзают голову будто шрапнелью, ослепляют, разум блокируют. Снова неконтролируемая паника накрывает, оглушая ударами по вискам. Так, что я враз задыхаться начинаю от болезненных спазмов, стискивая череп. Мотаю головой. Глотая воздух, судорожно ощупываю себя. На мне нет больничной робы. Обычная чёрная футболка, бельё. Но… Почему? Откуда? Не нахожу на теле никаких послеоперационных шрамов, швов. Никаких следов вмешательства. Неужели… Я просто уже умерла? Иначе как все это объяснить?
Улавливаю краем уха торопливые шаги за дверью. Наверняка за мной идут! Опомнившись, хватаю первый попавшийся предмет с тумбочки. Им оказывается тяжелая чугунная статуэтка какого-то зверя. Замираю на изготовке, судорожно дыша. Когда дверь широко распахивается, она тут же летит в проём.
Влетевший в комнату человек еле успевает увернуться от прицельного снаряда, подставив вовремя руку. Фигурка, ударившись об локоть, с тяжелым гулким звоном падает на пол. Мужчина трясет рукой, громко шипя сквозь зубы, зажимает ушиб и вскидывает голову.
— Дерёшься, — раздается довольное хмыканье. — Значит, в полном порядке.
— Чонгук… — пытаюсь подняться, но ноги совсем не держат. Слабое тело не выдержало таких активных маневров и отказывается теперь подчиняться. — Куги!
Мужчина бросается навстречу, подхватывает под руки, к себе притягивает:
— Тише, тише…
— Ты! Несносный… — всхлипывая, стискиваю ткань рубашки в слабых кулачках. — Я ж тебя чуть не прибила… Дай посмотрю.
Из груди Чона облегченный смешок вырывается, он с протяжным стоном в медвежью охапку сгребает. Я цепляюсь за плечи, за покатую спину, всем телом к теплой груди прижимаюсь. Горячие пальцы на позвоночнике своём чувствую. Терпким родным запахом лёгкие наполняю. Губами к шее тянусь, об бронзовую кожу обжигаюсь. Не хочу отпускать. Ни за что теперь не отпущу! Пусть хоть четвертуют! Если это сон, то не проснусь больше никогда!
— Не смей исчезать сейчас! Если растворишься в воздухе, найду и покусаю! — слёзы яростно брызжут из глаз, опаляя щеки. Голос надламывается, срывая угрозу, прячет её в жалобном вздохе.
— Еще слово и я раздавлю тебя в объятьях от счастья, — его дыхание щекочет волосы, шёпот до мурашек пробирает.
— Самая лучшая смерть… — я чувствую сумасшедшие удары его трепещущего сердца и это мгновение хочется остановить навсегда.
Слегка отстраняюсь назад. Нестерпимо тянет вновь нырнуть в эти глубокие черные омуты. Утонуть в них, раствориться без остатка. Они светятся теплотой, приятно лаской обволакивают, на кофейных волнах баюкают. Гук нежно вытирает дорожки слез. Его пальцы все такие же пьяняще жгучие. А я наконец замечаю ссадины на лице, разбитые костяшки и ушибы. И потихоньку начинаю соображать, что к чему.
— Куги, ты… Ты рискнул пойти против? А если нас найдут? Что с тобой сделают? — обхватываю его лицо, встревоженно осматривая синяк на скуле.
— Никто нас не ищет. Сури-я, тебе не придется возвращаться.
— Но… почему?
— Потом расскажу, — он перехватывает ладони, касается их губами. — Сейчас это неважно. Главное, ты свободна. И ты со мной.
Я жадно вглядываюсь в каждую чёрточку, в каждую родинку, морщинку и не могу поверить. Это не сон. Не сон?
Мы всё также сидим на полу. Теперь уже в окружении аптечки и разбросанных лекарств. Я заставила-таки сталкера снять рубашку, осмотрела каждый участок его тела. Обработала все ссадины и ушибы, несмотря на протесты. И сейчас, отобрав пакет со льдом, держу его у разбитого локтя, куда недавно так метко прилетела статуэтка.
Становится тошно и муторно от одного вида этой багровой гематомы. Саднящая боль резонирует, по внутренностям царапает, в низу живота терновником перекатывается. Не смею и глаз поднять от стыда. Из-за того, что сотворила. Только легонько Чона по руке глажу, пальцем по выступающим венам вожу. А он ласково смотрит в ответ, наглядеться не может, улыбается.