Перед сном Чон вызывается отдать должок и вновь тащит в спальню аптечку. На мое сопротивление выдает: «Не спорь с врачом!» и аккуратно снимает через голову футболку.
— Ты хотел сказать «с почти врачом», — склонность ехидничать у меня, похоже, не убиваемая.
Я вспоминаю нашу первую встречу. Потираю покрывшиеся мурашками голые плечи, ненавязчиво прикрывая грудь. Гук прикусывает губу, бросая лукавый, хитрый взгляд:
— Да, это было моих рук дело. И, поверь мне, я остался чертовски доволен увиденным.
Возмущенно ахаю от такого заявления, чувствуя как начинают гореть уши. Собираюсь постоять за свою честь, но Чон пресекает месть на корню, решительно разворачивая меня спиной к себе и усаживая на кровать. Он сосредоточенно втирает мазь в шрамы, а я почему-то в волнении грызу тонкую кожу у ногтей.
— Очень страшно спина выглядит, да? — впервые мне действительно важно, какой я предстаю в его глазах.
— Нет. Совсем нет. Мне каждый твой шрамик дорог, — сталкер лёгким нежным касанием оглаживает заживший маленький рубец на правом предплечье. Его низкий, певучий, как музыка, голос околдовывает. Тепло разливается по венам, искрами замирает на кончиках пальцев, уютно покалывая. От этих ласковых прикосновений отнимаются руки и ноги. Они волю подавляют, заставляют послушно выгибаться им навстречу.
Куги так и не уходит, остается рядом на всю ночь. Я долго не могу сомкнуть глаз. Слушаю его мерное дыхание, чувствую, как от этого щекотно колышатся прядки волос, как вздымается грудная клетка, как остается след на спине и плечах от его обжигающих рук. Я запоминаю каждый крошечный момент, каждую мелкую деталь прежде, чем забыться сном.
***
Яркие белые лампы прямо надо мной слепят яростно, беспощадно разъедая глаза. Так, что они непроизвольно начинают обильно слезиться, зудеть. И, кажется, вот-вот лопнут. Ни закрыть их, ни зажмуриться не могу. Что-то насильно держит веки распахнутыми.
За границей света темно. Мрак угрожающе наползает, но пробиться сквозь стену искусственного освещения не может. Помещение душное, в ноздри попадает спертый, тяжелый воздух. Он сдавливает гортань. Хочется ослабить невидимую удавку, вдохнуть, но пошевелиться не могу. Ни один мускул не реагирует на призывы.
Внутрь просачивается снедающий сердце страх. Прокрадывается, вползает словно гнилая противная слизь. Он смердит разложением, отравляет лёгкие смрадом, запах смерти вызывает мучительную тошноту. От беспомощности хочется кричать, срывая связки.
Слышится характерный звук заработавшего сверла и перед взором появляется острый вертящийся наконечник бура. Тонкая вращающаяся спираль приближается к черепной коробке всё ближе и ближе. Неотвратимо и неизбежно. Я всё вижу, всё чувствую, ощущаю, в душе неистово ору во всё горло, но внешне тело расслабленно и недвижимо. Даже физические показатели не реагируют. Никто не замечает моего бодрствования и ясного сознания.
Как только сверло касается скальпа, через всё тело проходит мощнейший импульс. Кажется, все внутренности воспламеняются и мгновенно сгорают от невероятной адской боли. Огонь пожирает живьём, кожа словно кусками на пол слазит, ошметками отваливается, кости оголяя.
Далёкий глухой крик все-таки прорезает пространство. Вспышка и я оказываюсь в спальне у сталкера. Рывком сажусь на кровати, жадно хватаю ртом прохладный воздух, наполняя лёгкие живительным кислородом. Тело трясется в настоящих конвульсиях. Ритм сердца зашкаливает. Озноб волосы вздыбливает. Холодный пот облепляет тело, ледяными мертвыми культями, словно из самого загробного мира, обхватывает, на дно тянет. Судорожно обвиваю себя руками в попытке успокоить разум и душу, усмирить содрогающиеся мышцы.
Внезапно колотящееся тело горячая волна обволакивает. Подскочивший Чонгук крепко обнимает, в объятиях прячет, к себе прижимает, в спасительном кольце рук от дурных видений укрывает.
— Ш-ш-ш… Тихо, тихо… Все хорошо. Я здесь, — сбивчиво шепчет, стискивая плечи. — Все хорошо, — бегло осыпает поцелуями, прижимается к мокрому лбу.
Сердце парня стучит также быстро, конные скачки устраивает. Страх и ему передался на подсознательном, эмпатическом уровне, словно под дых с размаху ударили. Он много раз так просыпался по ночам, ловя проекцию жутких сновидений на подсознательном уровне. Страдал, что не способен никак помочь, успокоить.
Гуку и сейчас плакать хочется от бессилия. От того, что не может он, как бы не хотел, вырвать эти воспоминания, кошмары из девичьей памяти с корнем. Перерубить их, уничтожить, спалить к чёртовой матери. От того, что сам же частично поспособствовал её заточению. Сталкер простить себе этого до сих пор не может. И не важно, был ли у него выбор или нет. Не может. Он дрожащие руки в ладони берет, умоляюще стискивает, в глаза заглядывает, прощение ищет.
— Не отпускай меня… — сдавленно лепечет Сури, пряча лицо в его ключицах, слезами их орошая.
— Не отпущу. Никогда не отпущу, — Чонгук крепко зажмуривается, прогоняя предательскую влагу с трепещущих ресниц. — Прости, прости меня… — тревога глубокой бороздой пролегает на переносице. Главный орган снова болезненно ёкает, замирает на долю секунды, чтобы рассыпаться потом на осколки.
Молодой человек клянется себе, что сделает всё возможное, чтобы избавить дорогого ему человека от жуткого прошлого. Залечит израненную душу. Любовью искренней исцелит. Ведь этот худенький хрупкий клубочек в его руках теперь смысл всей его жизни, как бы банально это не звучало.
И Сури чувствует это. Ловит флюиды глубокой нежности, впитывает ауру искреннего сочувствия и покаяния. Чудодейственную силу бескорыстной любви черпает, отдушину в ней находит. Разгорячённой кожи невпопад губами касается, прерывистое дыхание там оставляет. Чувство вины благодарными поцелуями робко гасит, ласковыми прохладными ладонями остужает.
Гук наконец кристально ясно понимает, что они с самого начала были связаны. С первого дня знакомства его не покидало странное ощущение, что он знает девушку уже очень давно. Ведь доверился сразу же, без промедлений и оглядок. Вручил себя и свою жизнь в её тоненькие ручки. И то вынужденное переливание связь только усугубило, закрепило, печатями заковало. Она давно стала чем-то живым, материальным, осязаемым. На крови мощнее любого заговора заработала. И теперь ничто не заставит порвать эту невидимую нить. Он сгинут друг без друга. Пропадут.
========== Глава 15. Эпилог. ==========
Год спустя.
Забросив маску и маркер в багажник, разворачиваюсь лицом к холмам, возвышающимся над лесопарковой зоной. Вершины их уже почти слились с вечерним небом. Со вздохом облокачиваюсь о капот джипа, не спеша стягивая защиту. Переодеваться не хочется, да и нет сил, потому так и остаюсь в камуфляже. Полигон опустел. Все давно уже разъехались после игры. А я намеренно тяну время. Впитываю в себя тишину, нарушаемую только шелестом листьев да стрекотом сверчков в траве. Состояние на душе из паршивого перетекло в тоскливую хандру. Внутри все еще горько и противно, будто кошки нассали. От этого шальные мысли бродят в голове. «Закурить бы…» Может это помогло бы затуманить уныние. Чтоб полегчало, отлегло.
И уже не кажется такой хорошей идея восстановиться на кафедре биофизики родного университета. Сегодняшняя лекция по молекулярной биологии была на удивление нудной, бессмысленной. Сжигающей все нервы. Амёбная аудитория все никак не могла въехать в тему. Задавала без конца глупые вопросы. Отчего хотелось за волосы схватиться: «Что я здесь делаю вообще?» И вот даже любимое хобби не помогло. Пейнтбол всегда давал хорошую душевную разрядку. Но не сегодня.
Накрапывает дождь. Я смотрю в серое, затянутое тучами небо, ловя на лицо первые холодные капли. Оно такое же мрачное, как и мое сегодняшнее настроение. Именно в этот день год назад я впервые столкнулась с Чонгуком у открытых гермоворот. Яркая фотография всплывает в памяти: ошарашенный сталкер смотрит изумлённо, в широко распахнутых тёмных глазах я вижу своё отражение. Такой растерянности и смятения больше не доводилось наблюдать.