Я осторожно положила трубку. Вымыла бокал из-под вина. Придирчиво осмотрела дом, переходя из комнаты в комнату, и не обнаружила следов своего присутствия, словно его простерилизовали от меня.
Я закрыла входную дверь. Отключила сотовый телефон. Взяла стакан воды и запила таблетку. Легла на кровать поверх покрывала. Дотянулась до пульта и включила Шумана. Я всегда любила Шумана... Только Шумана. Как уютно засыпать под нотный водопад...
2. Туман стелется
...Заседание проходило на последнем этаже бизнес-центра. Шел снег. Я смотрела в окно: начиналась метель, тонула в белой мгле Москва, – и, острее, чем обычно, ощущала свое одиночество. Таким же белым и мутным, как эта февральская метель, изредка приходил ко мне один и тот же сон. В пробуждении он забывался, и вдруг, так некстати, ожил здесь в конференц-зале, в то время, как за круглым столом все слушали выступление генерального директора. Чувство раздвоенности не покидало меня, словно незнакомка в дорогом костюме делает пометки на полях опросника и в свои неполные тридцать она, а не я, помощник дизайнера московского филиала «Нордик» в Питере. Кто знает, что на подобные мероприятия я попадаю лишь из-за болезни главного дизайнера, а мои непосредственные обязанности – это всего лишь беготня по магазинам фурнируты, мелкие доработки эскизов? Творческая составляющая моей должности ограничивалась авторством лаконичных подписей: «Убрать погоны. Уточнить ширину груди. Шлицу снять. Неудачная длина» и бесконечной бумажной волокитой с отчетами по продажам отдельных моделей, их отбором для новой коллекции.
– Модель «Глория» – прекрасно продалась, – провозглашала в отчете менеджер по продажам Светлана Николаевна. – Несмотря на то, что плохо сидит. Очень нужна в ассортименте!
– Ну конечно, «Глория» очень нужна, – хмыкала я про себя, – дешевейшая китайская ткань, цвет – черный, элегантность ватника, себестоимость морской ракушки.
Со временем я научилась беспристрастно просматривать подобные отчеты и не спорить с главным дизайнером, патетически доказывая, что «обыватель достоин лучшего». Ирина работала в модельном бизнесе более десяти лет. Не вступая в спор, она снисходительно вразумляла меня. «Откуда ты знаешь, чего он достоин? – говорила она. – Мы ничего не навязываем, просто продаем. Более того, потребители формируют спрос, а наша задача – его удовлетворить». Значительно позже я поняла, что она была права. Навязать стиль, вкус, элегантность – невозможно. Наша одежда, взгляды, наша работа, наши друзья и супруги – это только сознательный наш выбор.
Теперь, видя в отчете что-то вроде «Модель „Пуританин" – очень медленно, но продается. Для людей с животиком», я делаю отметку: выпуск модели под вопросом. У нас массовое производство, которому необходимы стопроцентные продажи и высокие прибыли, а не ателье индивидуального пошива, для людей с животиками, попками и короткими ножками. Моя работа, не занимающая головы, давно превратилась в рутину, так что день стал не отличим ото дня. Только некоторые обстоятельства сделали последние три месяца такими памятными, такими выпуклыми, что мне казалось, будто каждая минута, окрашенная грустью и смятением, была прожита наполненно.
И если бы меня в конференц-зале спросили напрямик: «Марина, а чего бы вам действительно сейчас хотелось?» Да вот спросил бы, к примеру, этот рыхлый Шершнев, оставляющий влажный гадливый след на ладони от безвольного рукопожатия. Я бы ответила, что хочу открыть окно и, шагнув в белую пропасть, пролететь над проспектными огнями. Или разбить вычурную вазу на столе. Или выплеснуть в него, в Шершнева, минеральную воду из стоящего передо мной стакана. Я бы объяснила, что хочу освободиться, встряхнуться, чтобы последние три месяца не стояли мутной жижей в голове...
...Он заходил всегда неожиданно. Чаще под конец рабочего дня. Стильный, благоухающий, непроницаемый, как банкомат, – технический директор Ишков. Он не бывал зол или весел, грустен или взволнован, всегда невозмутим и последователен. С нарочитой корпоративной вежливостью Ишков задавал незначащие вопросы, скользил взглядом по эскизам, брал за руку: «Будут проблемы, обращайтесь». В недоумении, я лишь пожимала плечами, когда за ним закрывалась дверь.
В конце декабря мы отправились в командировку на международную текстильную выставку в Финляндию. Технический директор, второй художник, главный дизайнер и я. В конце первого дня в выставочном комплексе Ишков вежливо, не таясь от сослуживцев, пригласил меня в ресторан перекусить, поскольку мы с ним проживали в одном отеле, а коллег разместили на другом конце Хельсинки. Я планировала пробежаться с Ириной по магазинам, подобрать друзьям подарки и неохотно согласилась на приглашение, принимая его про себя как вынужденную переработку.
В ресторане, тщательно пережевывая пищу, он интересовался китайскими тканями, ценами на фурнитуру весенней коллекции, не отвлекаясь на посторонние темы, не улыбаясь. Поначалу меня смешил финский английский, умиляли лучистые официантки с белесыми ресницами. Внимание то и дело привлекали входящие посетители – уютная старушка с елочной пикой в свертке, целующаяся молодая пара. Они оторвались друг от друга на мгновение, чтобы сделать заказ. В ответ на мои шутливые замечания Ишков поднимал на меня пустые глаза и продолжал: «Завтра необходимо взять прайс-лист у корейцев и образцы. На мой взгляд, у них идеальное соответствие цены и качества». Подобные вопросы уместней было бы обсуждать с Ириной, мое же право голоса в данной ситуации приравнивалось к голосу нашего ночного сторожа. Вдобавок, я казалась себе легкомысленной и к концу ужина затосковала, уткнувшись в тарелку. Ишков удовлетворенно вытер губы и отбросил скомканную салфетку:
– Уже поздно. Пора спать!
У дверей моего номера зачаточная улыбка трещиной пролегла на его лице:
– Может, на чай пригласите? – немного заискивающе спросил он.
В его глазах я прочитала страх отказа. Впрочем, мне могло показаться. Лучше бы он был самоуверен и груб, как многие в подобной ситуации.
Такая жалость затопила меня, что я, ни слова не сказав, открыла дверь и подтолкнула его к входу. В одночасье мы поменялись ролями, и я бойко распорядилась, указывая на кресло: «Можете здесь пиджак бросить». В баре я нашла виски и лед, разлила в бокалы, погасила верхний свет. Он гость, он стеснен и, спустя полчаса, неумелыми, трогательно неловкими движениями, отыскивал пуговицы на моей блузке. А я надеялась рассмотреть его, определить и узнать тем особым знанием, которое дает физическая близость. Ведь за драпировками слов и поступков мужчины подчас прячут свои страхи, обиды, несбывшиеся надежды и непристойные фантазии. Без одежды, в приглушенном свете ночника, Ишков был похож на большого белого гуся. Я едва удержалась, чтобы не рассмеяться, до того забавно он топтался у шкафа, неторопливо снимая брюки, перегибая их пополам, укладывал на полку. Трусы, майку и носки аккуратной стопкой сложил на стул. На столе разложил в шеренгу бумажник, записную книжку, мобильник и часы. Осторожно присел на край кровати. Член, как раскрытая гармоника, печально свисал, перегнувшись через край матраса. Я закрыла глаза и увидела море. Необъятное море в мурашках солнечных искр. Я поцеловала его приблизившееся лицо, его глаза и нашла холодные губы...
Он оказался импотентом. Ну хорошо, хорошо, если быть объективной – полуимпотентом. В его движениях, поцелуях, ощупывании моего тела сквозила торопливая брезгливость, как у человека, выносящего мусор в зловонном пакете. По крайней мере, мне так показалось. Я ощутила бедром слабую эрекцию. Он поспешил воспользоваться ею и после двух-трех фрикций пискнул и обмяк на мне белой, пастозной опарой. А я, раздавленная чужим унижением, чужим ненужным секретом, собственной жалостью, даже не смела пошевелиться. Он молча ушел в душ. Зашумела вода. Меня охватила тоска, как в ресторане: когда же это кончится? Зачем, скажите, он остался у меня? Вернувшись из душа, он включил ночник, расправил одеяло, заботливо укрыл меня, поправил подушку, лег и устроил голову на моем плече, словно переложил на него свои неудачи и мужскую несостоятельность. И в ту ночь, и во все последующие немногочисленные ночи после краткой сексуальной интерлюдии он спал на моей груди или на плече и жался сквозь сон к моему теплу, не выпуская из объятий до утра, словно только за тем и приходил.