Каждый шаг требовал неимоверных усилий. Веки налились свинцом, тело пригибалось к земле, словно под тяжёлой ношей, но Субару упорно, как автомат, шёл вперёд, подгоняемый злобой, обидой, чувством долга и безумием.
Протиснувшись между колоннами, он увидел в дальнем конце комнаты железную дверь. В щелях завывал сквозняк — за дверью продолжался ход.
...Зачем он вообще пришёл сюда?
Пока мысли продирались сквозь туман в поисках ответа, онемевшие пальцы правой руки потянулись к двери. Дыша как загнанный зверь, движимый одним лишь чувством долга, Субару ухватился за ручку.
В ту же секунду обжигающая боль прошила ладонь, и комнату огласил истошный вопль. Субару отдёрнул руку и принялся трясти ею в воздухе. Ладонь горела как ошпаренная. Готовый к худшему, юноша поднёс руку к глазам.
На кисти не оказалось указательного пальца.
— А?!
Субару ошеломлённо уставился на свою побелевшую ладонь. Кожа свисала тонкими лохмотьями, а указательный палец был оторван у самого основания. Средний и большой пальцы лишились по одной фаланге каждый.
Субару медленно повернул голову и посмотрел на дверь: палец остался на ручке.
В голове стремительно пронеслась мысль:
«Надо быстрее приставить его обратно!..»
Субару хотел забрать свой палец, но не смог: как он ни старался, рука не реагировала на приказы мозга. Это сильно раздражало, Юноша попытался сделать шаг, и его нога переломилась чуть выше щиколотки. Субару с нечеловеческим воплем повалился набок.
Был ли это крик боли? Или он кричал от тщетного желания выжить во что бы то ни стало?..
Он сделал вдох, чтобы вновь огласить комнату истошным воплем, но не смог выдавить ни звука. Лёгкие наполнились ледяным воздухом и судорожно затрепыхались, мгновенно потеряв способность нормально функционировать. Дыхание Субару прервалось. Шокированный столь неестественным состоянием, он лишь бешено вращал глазами.
Все чувства притупились, конечности онемели. Ему уже приходилось терять ногу, но на сей раз это была совершенно другая боль: ступню словно отбили, как ножку бокала. Правая половина тела, на которую он упал, также оказалась повреждена в нескольких местах.
Только сейчас Субару заметил, что его лицо приклеилось к полу: любое движение головой грозило оставить его без щеки. Боли он уже не чувствовал, поэтому всё же попытался приподняться и начисто лишил себя правой щеки и уха.
Плевать!
Изрядно повозившись, он кое-как перекатился на спину и, глядя на перевёрнутую вверх тормашками комнату, осознал нечто ужасное. В том беспорядке, в котором стояли колонны, не было ничего странного. Да и не колонны это вовсе. То есть выглядели они как колонны, но роль опор не играли.
Это были остолбеневшие замороженные мертвецы!
Так же, как и Субару, эти бедняги попали в ледяной капкан и, превратившись в мёрзлые статуи, нашли здесь последнее пристанище. Совсем скоро такая же участь постигнет и самого Субару...
Мозг довольствовался последней порцией кислорода. В голове промелькнула мысль: интересно, от чего же он умрёт — от недостатка кислорода или от холода?
В глазах сгустился мрак. Мало-помалу тело Субару превращалось в кучу ледяных обломков. Хотя, если уж на то пошло, тот, кто лежал сейчас на полу, уже не являлся Субару Нацуки. Он был всего лишь безумцем в обличье Субару. Наверное, его сердце превратилось в лёд давным-давно, там, в деревне...
Пропали ощущения в нижней части тела. Куда-то запропастилась рука. Странно, что мозг ещё работает... Интересно, где обитает жизнь? В мозгу или в сердце?
Но не стоило ждать, что этот студёный мир соизволит ответить.
Чей-то безразличный голос прорвался сквозь белую мглу:
— Слишком поздно.
И...
Субару Нацуки распался на белые осколки и пропал из этого мира.
Глава 4
Обличье безумия
1
Солнечные лучи разре́зали мрак и вонзились в сомкнутые веки, знаменуя пробуждение.
— ...снул, что ли?
По венам струилась тёплая кровь, рассы́павшиеся на части ноги вновь чувствовали под собой твёрдую почву. В следующую секунду тело возвратило себе все утраченные функции. Мозг заработал и тут же вскипел от избытка информации. Голова пошла кругом в буквальном смысле слова.
Какое-то время не было слышно ничего, кроме звона в ушах, но вскоре в картину мира влился шум толпы. Глазам открылся поток снующих туда-сюда по пыльной улице людей — тех самых живых людей, которых ему так не хватало.