— Да ну тебя, — досадливо отмахнулся Паша, подивившись проницательности друга. Кольцо действительно было, лежало в кармане куртки уже не одну неделю, но как завести важный разговор, Ткачев не представлял. Боялся, что едва заговорит об этом, и Ирина Сергеевна сразу же укажет ему на дверь, считая, что все слишком далеко зашло. Все действительно зашло слишком далеко, и отступать Паша не собирался: он не стремился обозначить, что она ему принадлежит, не желал подвести их странные, не оформившиеся во что-то конкретное отношения к какому-то логическому концу. Он просто чувствовал, всей душой и всем сердцем чувствовал, что она ему нужна, что должен быть рядом — всегда, определенно и бесповоротно; что ей, много раз обжигавшейся и так долго тянувшей все на себе, нужен кто-то надежный и верный, кто не добьет окончательно, а напротив, поможет и разделит все, что ей приходится пережить. И видел, ощущал в себе эту готовность, эту непривычную, неизвестную прежде силу — защитить, помочь, уберечь.
Вот только нужно ли ей это?
***
У него и правда отшибло мозги, поехала крыша, отказали тормоза — как угодно. Паша даже не знал, какая Ирина Сергеевна сводила с ума больше: грозная, разгневанная, строгая начальница, привычно гремящая в своем кабинете; та снисходительно-насмешливая, невероятно родная женщина, с которой вместе сидели по вечерам за столом или перед телевизором; или та шикарная, страстная, совершенно безбашенная любовница, после которой на других и смотреть не хотелось, не то что думать.
Она была первой, кто очутился в его новой холостяцкой берлоге в качестве гостьи, и новоселье на мягкой широкой кровати в довольно уютной спальне получилось более чем бурным — когда она, будто угадав его потаенные, скрытые желания, неторопливо стягивала с себя форменную рубашку на фоне залитого лунным светом окна, Паше казалось, что он вот-вот свихнется, если уже не свихнулся. Выцвели, потухли бессмысленно-яркие, пустые эпизоды случайного секса, унылое приличие псевдо-смущенных, наигранно-стеснительных “серьезных отношений” в полной темноте в одной-единственной позе. В другой раз было оценено удобство вполне просторной ванной и прочность кухонного стола — никаких не то шутливых, не то серьезных ярлыков типа “озабоченный” и недовольства на тему неудобств Паша в ответ на свои действия не дождался. Особенно будоражаще-острым оказалось открытие, что Ирина Сергеевна, несмотря на яркую чувственность, раскованность и опыт, оказалась совсем неизбалованной — по тому, как она отзывалась и реагировала на самые невинные ласки, он пришел к выводу, что ее немногочисленные любовники ни талантами, ни желанием угодить нисколько не отличались.
— Ну-у, дорвался, — расслабленно протянула Ира, устало устраиваясь в теплых объятиях после очередного захода.
— А то! — засмеялся Паша, и не подумав отрицать — даже несколько дней без встреч казались невыносимыми. Скользнул губами по своду шеи и плеча, прикрыл глаза, вдыхая запах кожи и почти выветрившийся дразнящий аромат духов, и вдруг резко, словно шагая в пропасть, выпалил: — Ирина Сергеевна, а выходите за меня?
Хрупкий стеклянный бокал, до краев наполненный вином, выскользнул из рук и беззвучно упал на ковер. Ира неподвижным взглядом смотрела на темно-красное пятно, играющее бликами в приглушенном свете лампы. Медленно подняла голову, невольно дернулась, пытаясь высвободиться из объятий, но Ткачев только крепче прижал ее к себе, не собираясь отпускать.
— Это что, шутка такая? — неверный, глуховатый, сбившийся на недоверчиво-тревожную хрипотцу голос.
— Ирин Сергевна, вот сейчас обидно было, — хмыкнул Паша, потеревшись щекой о напряженную гладкую спину. — Может я и люблю приколоться, но не настолько же. — С неохотой разжал руки, как будто опасался, что стоит разомкнуть объятия, и она пропадет, исчезнет, растает. Потянулся к тумбочке, вынимая маленькую бархатную коробочку, раскрыл, достал изящное кольцо — свернувшаяся в клубок змея с настороженными глазами из маленьких сверкающих камней и лаконичная гравировка внутри: “Сегодня и всегда”. Почему-то когда увидел это украшение, сразу представил его на тонком пальце — именно на безымянном правой.
— Я просто хочу, чтобы вы его носили, — сказал тихо. — А остальное… Хотите — будет свадьба, хотите — просто распишемся, не хотите — просто возьмите это кольцо… просто как знак… Я очень серьезно к вам отношусь… и хочу, чтобы вы видели, знали, что все по-настоящему… Черт, — пробормотал Ткачев, совсем растерявшись и сбившись. — Совсем не умею говорить все эти слова… Ирина Сергеевна, я просто хочу быть рядом с вами, просто хочу, чтобы у нас все было… по-настоящему, серьезно. Никогда не хотел, а с вами…
— Ты не понимаешь, о чем просишь, — с трудом выговорила Ира. — Это сейчас ты думаешь, что жить вместе — это просто готовить, выпивать, заниматься сексом, о чем-то говорить. Но ведь потом тебе захочется нормальную, здоровую семью, детей…
— Вы так уверены, что лучше меня знаете, чего мне захочется? — резче, чем хотелось, перебил Паша. — На самом деле мне просто хочется засыпать и просыпаться вместе, проводить вместе время, просто быть рядом. Мне не нужна кухарка и прачка — я сам могу себе постирать и приготовить, я не собираюсь по любому поводу лупить кулаком по столу, потому что “яжмужик”, я просто хочу знать, что у нас есть завтра. Есть еще аргументы “против”?
— Ты никогда не сможешь забыть, что было, — медленно, четко, вымученно. — Будешь спать со мной, а потом отворачиваться к стене и вспоминать ее. Будешь обнимать меня во сне, а видеть ее. Когда мы будем ссориться, будешь срываться и напоминать мне о ней.
Ира ожидала, что Ткачев, даже не дослушав до конца, вскинется, отстранится, оттолкнет, но он не пошевелился, крепко удерживая ее за плечи. И голос был на удивление ровным, без раздраженной нервозности, разве что чуть более напряженным.
— Не буду. Потому что ссориться не собираюсь вообще. И вспоминать — тоже. Это было в прошлом. Ключевое слово “было”. То, что уже не исправить, не предотвратить и не изменить. И поэтому уже неважно. Важно то, что сегодня. А сегодня, сейчас, я хочу быть с вами. И завтра тоже. И чтобы их много было у нас, этих “завтра”.
— Ты сбежишь от меня через неделю, потому что у меня отвратительный характер, я обожаю командовать и не способна выслушивать никого, чье мнение отличается от моего, — самокритично продолжила Ира, а Ткачев вдруг легко рассмеялся, стиснув руки у нее под грудью.
— Ирин Сергевна, сколько мы знакомы? — и, угадав выразительное движение бровей, усмехнулся. — По-вашему, я настолько дурак, что за это время совсем ничего про вас не понял? Я прекрасно знаю, какой циничной стервой вы можете быть, как любите всех строить, приказывать и язвить. Вы нужны мне такая, как есть, я не собираюсь вас перекраивать, перевоспитывать или злиться. Еще аргументы?
— Паш, я же…
— Тш-ш-ш, — моментально оборвал Паша, накрывая пальцами ее губы. — А вот об этом ни слова. Вы обалденно красивая, привлекательная и сексуальная женщина, и мне совершенно по барабану, сколько там между нами лет разницы и кто что будет вякать на этот счет.
— А ты умеешь быть убедительным, — фыркнула Ира, вытягивая руку и любуясь кольцом.
Сегодня и всегда.
Паша прижался губами к растрепанным ослепительно-рыжим волосам, вдыхая пряно-тонкий аромат шампуня и чувствуя, как лихорадочно колотящееся сердце наполняется каким-то непривычным, удивительным чувством радостного покоя и долгожданного умиротворения.
Он наконец нашел свое рыжее деспотичное счастье.