— Понравился фейерверк? А забавно было бы, нажми мы кнопочку чуть позже, этак часов в восемь утра?.. Зря ты со мной тягаться вздумала, крестная мама…
Пименов. Сука. Ира с бессильной яростью уставилась на замолчавший аппарат и, встряхнувшись, все еще подрагивающими пальцами набрала номер.
— Ткачев, спишь?
— Это кто? — сонно-размякший голос с нотками недовольства, какое-то бормотание фоном. Да уж, его “очередная выдающаяся” вряд ли безудержно рада ночному звонку… Ирина подняла взгляд на циферблат настенных часов и хмыкнула: ровно час ночи.
— Зимина! — представилась, словно окатив холодной водой.
— Ирин Сергевна, что случилось?! — Вот теперь в голосе ни намека на сонливость — вряд ли начальница разбудила бы его среди ночи, чтобы поболтать за жизнь.
— Пименов звонил. Угрожал. А за пару минут до этого моя машина взлетела на воздух, — Ира вздохнула, поудобнее устраиваясь на полу.
— Твою же ж!.. — эмоционально выдал Ткачев. — Ирин Сергевна, я сейчас буду! Дверь только никому не открывайте, хорошо?..
— Хорошо, — эхом откликнулась Ира, прислонившись затылком к стене и выпуская из пальцев мобильный.
— Пашенька, ты куда? — недовольная симпатичная мордашка высунулась из-под одеяла, в то время как Ткачев безуспешно пытался найти завалившуюся куда-то футболку. Отвратительно-пробирающе, словно ножом по стеклу, резануло это недовольно-приторное обращение, а заведомо провальная необходимость что-то объяснять и вовсе заставила скривиться. Что он мог объяснить? Что готов среди ночи по звонку какой-то женщины срываться невесть куда? Ни одна даже самая понимающая девушка уж точно не сможет спокойно реагировать на подобное. Паша устало поморщился, нашаривая в кармане куртки ключи от машины; швырнул на кровать платье.
— Собирайся, мне нужно срочно уехать.
— Ты что, хочешь выгнать бедную девушку на улицу среди ночи? — капризно надула губы девица.
— Вызову тебе такси, — на ходу пообещал Паша, подталкивая красавицу к выходу из спальни. Снова досадливым раздражением отозвалась мысль, насколько все могло быть проще: не надо никому ничего объяснять, оправдываться, оберегать неприкосновенно-личное. Ткачев вдруг понял, что уже не испытывает былого азартного интереса, неодолимого влечения, даже банального любопытства. Он всегда считал, что каждая женщина удивительна и неповторима по-своему, от этого и не мог удержаться узнать и разгадать любую более-менее зацепившую. А сейчас, не в силах выдержать больше одной встречи, Паша с непонятным оцепенелым равнодушием смотрел на еще одно смазливое личико и задавался вопросом: а нахрена это все, собственно? Лица, фигурки, голоса, манеры, имена сливались в смутное, расплывчатое бесцветье, не пробуждавшее никаких эмоций, лишь усиливая накатывающую скуку и полное, всепоглощающее безразличие…
Когда Ткачев очутился у дома Зиминой, во дворе уже вовсю кипела работа. Обнаружились и дежурный опер из отдела, и эксперт, и даже патрульные, не считая сбившихся в кучку прохожих. Ирины Сергеевны видно не было, и Паша, бесцеремонно растолкав зевак, пробился к подъезду, почти бегом поднимаясь по лестнице. При виде приоткрытой двери сердце отчего-то испуганно ухнуло вниз, хотя бояться было как минимум глупо — что могло случиться за то время, что добирался после звонка, наплевав на все существующие правила дорожного движения?
— Ирин Сергевна…
Зимина, сидевшая за столом, моментально вскинула глаза, и Пашу словно ледяным сквозняком обдало обессиленной измученностью всего облика. Отметил чуть подрагивающие как от озноба плечи, обтянутые светлой пушистой тканью халата, небрежно забранные заколкой растрепавшиеся волосы и впился ногтями в ладонь, перебарывая бурлящую внутри ярость и совершенно нелепый, непозволительный порыв схватить начальницу в охапку, прижимая к себе, — устроившаяся напротив полковницы Вика вряд ли бы поняла подобный всплеск эмоций.
Паша молча опустился на свободный стул и, глядя на нервно сжимающиеся и разжимающиеся тонкие пальцы, решил, что этой ночью отсюда никуда не уйдет.
========== Исповедь полковника ==========
Это было откуда-то из детства — далекого, забыто-уютного, пахнущего теплой душистой выпечкой, звенящего фарфором расписных чашек и блюд, убаюкивающего мерным стуком дождя по стеклу, когда хочется поудобнее свернуться под одеялом и никуда не вылезать, но ароматы с кухни такие аппетитные, и так по-домашнему гремит посуда, и так интересно, что в этот раз ждет на столе — может быть кружевно-тонкие, чуть хрустящие блины, может, большой мягкий пирог с кисловато-сладкой начинкой из клюквы и аккуратной решеткой из теста сверху, а может — восхитительно-горячие пышные оладьи, к которым целый набор добавок — густая тягучая сметана, варенье — и вишневое, с приторно-сладким сиропом и крупными ягодами, и малиновое, с мелкими косточками и сладковато-дразнящим запахом…
Ира, потянувшись в полусне, кое-как достала до недовольно надрывающегося будильника и, прервав надоедливый звук, с трудом приподнялась на кровати. Глаза слипались немилосердно, по всему телу разливалась дикая слабость, вызывая только одно желание — рухнуть обратно на постель, укутываясь в одеяло, и не просыпаться как минимум до обеда. Сердито отшвырнув подушку, Ира с трудом соскребла себя с кровати и босиком, натыкаясь спросонья на попадающиеся на пути предметы, добралась до ванной. Побрызгала в лицо ледяной водой, вздрагивая от холода; мрачно взглянула в зеркало, отражавшее и болезненно-зеленоватую бледность, и темные круги под глазами, и особенно резко обозначившиеся морщины, криво усмехнулась: да уж, с таким видом нечего бояться домогательств со стороны зачастившего в гости подчиненного…
На кухне Ирина Сергеевна появилась во всеоружии: тщательно-строгая прическа, идеально выглаженная форма. Паша отметил, что, несмотря на теплое утро, рубашка на ней была с длинными рукавами, а при взгляде на умело подкрашенное лицо, все равно выдававшее нездоровый вид, внутри снова что-то мучительно дернулось, как от разряда тока по оголенным натянутым нервам.
— Это еще с чего вдруг? — хмыкнула начальница, заметив расставленные на столе тарелки и чашки.
— А вы что, принципиально не завтракаете? — улыбнулся Паша, разливая кофе. Ира неопределенно дернула плечом и отломила вилкой кусок творожной запеканки, вновь отдавая должное кулинарным талантам Ткачева — блюдо удалось на славу.
— Запеканка со сгущенкой… Прям пионерлагерь какой-то.
— Пионерлагерь это хорошо… Четырехразовое питание, костры, песни под гитару, соблазнительная вожатая, — с мечтательной хитрецой протянул Паша.
— Дурень, — фыркнула Зимина и, не сдержавшись, рассмеялась. Вдруг подумала, как это, наверное, дико: так легко и непринужденно чувствовать себя в компании своего несостоявшегося убийцы, человека, имеющего полное право ее ненавидеть и вряд ли способного когда-нибудь простить и отпустить все произошедшее. Но, день за днем находясь в его обществе, проводя вместе вечера, раздавая какие-то указания, обмениваясь шутками, Ира все больше привыкала к его присутствию, все старательней уверяла себя, что давнее и не очень прошлое — всего лишь дурной, чудовищный сон, а на самом деле есть только то, что сейчас: его неотступный, внимательно-обеспокоенный взгляд, заученно-скомканное “ИринСергевна” и всегда протянутая для помощи крепкая сильная рука. И так ли уж важно все остальное?
— С этой падлой Пименовым что делать будем? Добровольно-то он вряд ли признается, да и адвокатов наверняка подтянул на всякий случай, — Паша, убирая со стола, заметил, как начальница напряглась при упоминании ночного происшествия, а выражение лица стало недобрым, даже хищным — от недавней расслабленной шутливости не осталось следа. Да уж, зря этот тип надумал объявить войну самой Зиминой, костей теперь не соберет…
— Будем действовать его же оружием. Взорвал мою машину? Пусть копит деньги себе на новую. Придумает еще что-нибудь — ответим тем же. Напугать он меня вздумал, сволочь!.. И под наблюдение бы его взять, зацепить чем-то серьезным, чтобы уже не отмылся. Попрошу Фомина с Исаевым за ним проследить. Да, Паш, ты прости, что вчера тебя дернула… Опять наверное тебе личную жизнь обломала?