Когда стратегический вопрос безопасности рюкзака был решен, и прятаться уже было не за что, Глеб, отбросил в сторону все терзавшие его внутренние противоречия, и включился работу:
– Я обманывать себя не стану, залегла забота в сердце мглистом, отчего прослыл я шарлатаном, отчего, прослыл я скандалистом, – произнес он, стоя посреди улицы.
Как только Глеб попытался прочесть вслух свой первый актерский отрывок, то сразу обнаружил, что его просто, банально, не слышно. Из-за шума улицы, людской суеты, а главное, сковавшего нашего героя чувства неуверенности, диапазон громкости его голоса сузился до предельного минимума, если не сказать, что и вовсе, сошел на «нет».
– Когда-то, я был школьником, двоечником, авиамоделистом, списывал диктанты у Регины Мухалович, коллекционировал мелкие деньги, смущался, не пил!!! – проорал Глеб прямо в лицо, шарахнувшемуся от него в сторону прохожему.
Не смотря на все старания, люди по-прежнему не замечали нашего чтеца, и проходили мимо, никак не реагируя на его выступление. За своими плечами, Глеб, имел пусть и не долгий, но всё-таки опыт службы в одном из лучших театров Москвы, но выходить работать на сцену, и вступать на улице, как оказалось –два абсолютно разных занятия.
– «Конечно, волнение присутствует и там, и там, это, бесспорно,» – рассуждал про себя Глеб, – «А вот ощущение, что ты законченный идиот, который читает на русском языке стихи, прозу, и ещё Бог весть знает что, у меня только почему-то здесь, в стране, где всё поголовно говорят на итальянском языке, и где, даже международный английский язык, особой популярностью не пользуется.»
Избавиться от гнетущего ощущения тотального абсурда, как ни странно, нашему путешественнику помогло одно его театральное воспоминание. Оно то и дало возможность Глебу взглянуть на то, что происходило с ним сейчас, совершенно под иным углом.
– Быть или не быть, вот в чем вопрос, – произнес Глеб со сцены, стоя на небольшом помосте в свете софитов.
Недалеко от чтеца, на стуле, с задумчивым видом, сидел Альфред Григорьевич – режиссер театра, в котором Глеб когда-то имел честь служить актером. Именно служить, а не работать, так как в театре служат, подобно, как в кавалерии, где воинский устав предписывает достойно терпеть все тяготы и лишения.
– Достойно ли смиряться под ударами судьбы иль стоит оказать сопротивление, – продолжил Глеб чтение известного монолога.
Наблюдая за Глебом, Альфред Григорьевич задумчиво коснулся правой рукой своего подбородка, а затем, встал со стула и медленно заходил по сцене, подобно часовому маятнику, взад-вперед, взад-вперед. После этого действа, Глеб прекратил читать свой монолог и внимательно посмотрел на режиссера, ожидая от того новых инструкций.
– Продолжайте, продолжайте, голубчик, – предложил Альфред Григоьевич своему актеру.
Глеб продолжил свое выступление, правда, заметно при этом потеряв энтузиазм к прочтению Шексира:
– И в смертной схватке с целым морем бед, – сказал Глеб, – покончить с ними, умереть, за…
– Стоп, стоп, стоп, голубчик, – остановил его Альфред Григорьевич.
Глеб внимательно посмотрел на режиссера, который, не снимая своей маски таинственной задумчивости, после недолгой паузы, произнес:
– А давайте попробуем, значит так, – сказал Альфред Григорьевич, – Будем читать, и приседать. Хорошо, голубчик?
– Зачем приседать? – удивленно спросил Глеб.
– Так нужно голубчик, нужно, – ответил режиссер, – Приседайте. Мне важно увидеть.
– Это, что-то значит, какой-то образ? – спросил Глеб.
– Да, вы правы, – ответил режиссер, и, заложив руки за спину, снова зашагал по сцене тихонько приговаривая себе под нос, – Это что-то значит…это да…
– Не понял? – сказал Глеб, – Мне, по-актерски, что делать сейчас?
Альфред Григорьевич остановился, затем медленно развернулся к Глебу, посмевшему усомнится в его художественном замысле, и резко выпалил:
– Приседайте!!! – сурово приказал режиссер, а затем, значительно смягчившись в голосе, уже по-отцовски, добавил, – Я же говорю, читайте монолог и приседайте. Что тут непонятного?
Глеб начал приседать.
– Быть или не быть, – сказал Глеб, приседая, – Вот в чем вопрос…
– Стоп, стоп, стоп, – остановил его Альфред Григорьевич.
Глеб прекратил приседать, и, выпрямившись во весь рост, посмотрел на режиссера.