— А тебя словно грузовик переехал. Топай в душ, взбодрись немного.
В ответ он вяло кивает.
— Давай, же, Серёж, соберись, мой хороший, — глажу его по затылку, прижимаю к груди. Терапевтический эффект налицо. Сознание, мало помалу, возвращается, руки гладят мои ножки до ягодичек, целует живот через ночную рубашку. Оцениваю наше отражение в экране выключенного телевизора. Неплохо. Зрители захотят продолжения? Однозначно — да. Я тоже хочу, но не сразу. Интрига — мое оружие. Всё идёт хорошо. Всё по плану. Важно соблюдать дозировку. От эффективного до токсичного одна капля, один эпизод, один кадр. Накалить и отпустить, накалить и отпустить, повторять до результата. Работаем, Серёжа, публика требует зрелищ.
— Ты что-то сказала? — вздрагивает он.
— В душ, сказала. Пойди в душ, умойся. У нас впереди целый день, а ты вялый, как… в общем вялый. Ты же не собираешься сбежать? — лукаво улыбаюсь.
— Сбежать? Никогда!
— Давай, котик, — целую его в макушку, небрежно отталкиваю, он падает на подушку и улыбается.
— Мне в машину нужно сходить, вещи кое-какие взять.
— Отлично! Мусор по дороге выброси, а то Люцифер вскрыл скотомогильник почившей курицы. По всей кухне кости собирала.
— Курицы или Люцифера?
— Пока только курицы, но кое-кто сейчас договорится. Ну-ка бегом в душ, или в машину, или куда ты там собирался, только мусор не забудь.
— Бегу, — бодро отозвался Серёжа, обернул бедра пледом, наподобие килта, и в таком нелепом наряде, спотыкаясь, бросился к стулу, с висящими на спинке джинсами. Я ушла на кухню, не в силах сдерживать смех. Через минуту пришел Серёжа, деловито взял под раковиной мусорный пакет. Щелкнул засов железной двери, слышно было, как он поздоровался с соседкой на лестничной площадке, дверь захлопнулась, я облегчено выдохнула.
Из машины Серёжа притащил большую спортивную сумку с одеждой и завернутые в пергаментную бумагу пирожки, которые пекла моя мама.
— Как думаешь, не пропали? — сунул он сверток мне под нос.
— Думаю, не пропали. Они же сладкие, с повидлом.
Позавтракали, повалялись на диване, пообедали, посмотрели телевизор. Время замерло, как бывает, если приехал куда-нибудь раньше назначенного времени, ждёшь, и полчаса растягиваются в вечность. Нам не о чем поговорить. От его школьных воспоминаний тошнит, а больше нас не связывает ни-че-го.
Серёжа уехал в пять. Мы не стали обсуждали совместных планов на вечер, мы даже не договорились, что ещё хоть когда-нибудь увидимся. С тоской и облегчением одновременно наблюдала, как он завязывает шнурки, натягивает на плечо спортивную сумку с вещами.
— Ну, я поехал, — сказал он на прощание.
Кивнула, поцеловала его в щёку, он развернулся и ушел. Стало тихо, слишком пусто и грустно. Плюхнулась на диван, запрокинула голову, зажмурилась. Во рту странная горечь и соленый вкус слёз. С чего бы? Не случилось же ничего. Да разве в этом дело? Разве нужен повод, чтоб поплакать? Нет, не нужен, ни повод, ни Серёжа, ничего не нужно. Ушёл и чёрт с ним. Просто встал, ушёл и будто никогда тут не был.
Солнце садится. Не включаю свет. Чего-то хочется, сама не знаю чего. Кофе? Пожалуй, да, натурального кофе с корицей и густой молочной пеной. Умываюсь холодной водой, краситься не буду, наряжаться тоже. Шортики, маечка, низкие кеды. За углом кофейный магазинчик, сбегаю туда — обратно, почитаю книжку и спать.
Магазинчик маленький, сразу за дверью прилавок. Тесно, двоим не развернуться. Тянусь к дверной ручке. Дверь распахивается быстрее, чем её касаюсь, и больно ударяет по пальцу. Непроизвольно одергиваю руку и встречаюсь взглядом со своим обидчиком. Высокий парень с легкой щетиной смотрит на меня в упор, быстро отворачивается, извиняется, придерживает дверь, и решительным жестом буквально заставляет меня идти внутрь. Перед такой энергией невозможно устоять, я повинуюсь. Исчез он также внезапно, как появился. Опомнилась перед прилавком. Аромат кофе перебивает запах духов. Клянусь, я знаю этот запах, и мурашки по коже тому доказательство, но он исчезает полностью, так и не раскрывшись до конца.
— Кофе? — слышу голос из-за прилавка.
— Ага. Крепкий кофе. Очень крепкий и очень чёрный, такой, чтоб, наконец, проснуться.
Глава пятая
— Надежда Михайловна, как считаете, можно нас называть работниками сельскохозяйственной отрасли? — спрашиваю свою соседку по кабинету. Настроение совсем не рабочее. Не выспалась. Половину ночи задавалась этим вопросом. Коварная штука бессонница. Часть мозга, в которой вопросы, бурлит, как горная река, а та часть, где ответы, отключается намертво.
— Нет, — отвечает она в тягостном раздумье, — ну, какие же из нас сельхозработники? Ещё крестьянкой назвалась бы. Одно дело пахать, сеять, а совсем другое — про это писать.
— Не соглашусь. Пашем мы, как проклятые, сеем сомнения на информационной ниве. Крестьяне мы. Да ещё какие! Черносошные!
— Балаболка ты, а не крестьянка.
— Снова посмею с вами не согласиться. Бывают же военкоры, а мы сельскохозяйственные корреспонденты — сельхозкоры сокращенно. Так-то, Михайловна, шах и мат.
— Так-то оно так, только вот не пойму, к чему ты этот разговор завела.
— А вам, прям, смысл во всем подавай.
Она сморщилась, напялив брезгливую гримасу.
— Надежда Михайловна, скажите, как старший товарищ, как мудрая женщина, легенда советской публицистики, корифей отечественной журналистики, — сыпала я комплиментами, попутно формулируя второй вопрос, который со вчерашнего вечера не дает мне покоя, — я нормальная баба?
— Что? Нет, конечно, нет, — прыснула она ядовито.
— Почему?
— Потому что. Откуда я знаю?! Тебе совсем заняться нечем?
В открытую дверь заглянул Стасик. Ответственный секретарь нашей редакции. Маленький, щупленький, неопределенного возраста. На вид не дала бы ему и пятнадцати лет, если бы не седина на всю голову, эдакий мышонок, а выпирающие желтые зубы усиливают сходство с грызуном.
— Стасик, я нормальная баба? — кидаю в него неожиданный вопрос.
— Нормальная, — отвечает он ни секунды не медля.
— А Надежда Михайловна говорит, что нет.
— Весомый аргумент, против такого не попрешь.
— Вот вы мужики, — возмущаюсь, — на ходу переобуваетесь.
— И ты тоже переобуться не забудь, — кивает он на мои босоножки, — в четверг едешь на выставку.
— Какую такую выставку?
— Ежегодную выставку сельскохозяйственной и строительной техники. Международную, между прочим.
— Надо же, — иронично улыбаюсь, — и какие будут страны-участники?
— Россия, Белоруссия, Казахстан.
— Тьфу ты, — вмешивается Надежда Михайловна в наш разговор, — такая же международная, как я балерина.
— В общем, я предупредил, с вопросами обращаться в бухгалтерию.
— Спасибо, Стасик, удружил, ничего не скажешь.
Он развел руками и скрылся.
— На выставку, так на выставку, — вздохнула я.
— Иностранца себе найдешь какого-нибудь, — язвит наша рухлядь.
— Ага, шейха казахского.
— Заберет тебя целину поднимать…
— Михайловна-Михайловна, завидуйте молча.
— Ой, можно подумать! Было б чему завидовать.
Перепалку прервал телефонный звонок. Ниночка была где-то неподалеку и захотела выпить со мной кофе. Так она сказала. Совсем врать не умеет. Любопытство не грех, а профессиональный навык. Что ж, сама напросилась. Пусть берет жилетку, да потолще, плакаться мне после этих выходных, не выплакаться.
Встретились в кафе на перекрестке Пушкина и Татарской. Я пришла на десять минут раньше назначенного времени, с удовольствием уплетала яблочный штрудель. Ниночка буквально влетела в зал и принялась душить меня в объятиях и расцеловывать, словно не виделись сто лет. Сахарная пудра и сухие крошки микровзрывом заполнили ротовую полость, попали не в то горло, вызвав кашель и обильные слезы.
— Видишь, как я вовремя подоспела, — причитает Нина, хлопая меня ладонью по спине.
— Не то слово, — огрызаюсь кряхтя и квакая.
— Ну что там? Что? Рассказывай. Как всё прошло?
— Бесследно прошло.
— В смысле? Ты же встречалась с этим твоим Серёжей?
— Угу, — всхлипнула я и уставилась на неё красными воспаленными глазами.