— Когти береги! — заорал Бутончик, чувствуя намерение прочих сущностей приземлиться не на коленки, а приличным образом, на пятки, — только не на камни!
— Видим, не слепые! — ответил за остальных Витольд.
Внизу растекалось белёсое марево, намекая на скорый приход здешнего спецназа.
Бормотун попытался смягчить приземление. Талик совершил манёвр «осеннего листка», нарезав кругов пять по снижающейся спирали, и почти плавно приземлился, только слегка зацепив на последнем круге причёску Сильмэ-Колонтай — сорвал косынку. Замаскированная Мечта ничего не сказала, но зыркнула так, что позвоночник заледенел. А потом конвоирам стало не до гениального писателя. Они передавали с рук на руки раненых и увечных попаданцев, коней и упряжь. Талика немедленно приспособили к делу, велев ему отловить раненого в ногу «Берию».
А где ж его теперь искать-то? Попаданцы пестрели чёрно-белой расцветкой как допотопный телевизор. На лицах и одежде революционеров отпечаталась чёткая граница между чёрным задом и белым передом, не считая нюанса в виде перехода в лёгкую желтизну на животах.
— Тааак! — возмутился демон, — И какой неумный думал всё время о пИнгвинах!?
— А чо? — отозвался вдруг Горгуль. — Для нас, эротоманов, что женщина… что глупый пИнгвин… Да и не фиг, — почти спародировал он Витольда, — прятать тело меж утёсов. Покажи и будь свободен!
— Идиот! — хором постановили таликовы сущности.
Хромого попаданца заметил Витас. Правда, удрать мерзавец норовил совсем не так медленно, как пингвин по суше. Талик взмахнул крыльями и одним прыжком настиг искомого пингвина в пенсне. Мужик сопротивлялся в меру. Он пытался что-то сказать, но из горла у него вырывалось нечто среднее между кряканьем и курлыканьем.
Катерина с котелком подоспела вовремя, нанесла решающий удар, и бесчувственный Берия был успешно сдан санитарам-аборигенам.
Талик расправил и отряхнул крылья, встопорщил гребень, пригладил ирокез и при помощи демона стеганул хвостом, издав звук щёлкающего кнута:
— Н-ну! — гордо возопил писатель Золотов, — кто ещё против нас?!
«Против» никого не нашлось. Вся революционная братия верещала на языке птиц, видимо — пингвинов. А может, и крачек. Альбатросы не исключались.
— М-да… — не утерпел с высказыванием Бормотун, — птичий базар, однако!
— Ага, — откликнулся остроухий конвоир, — орать-орут, но зато никакой агитации не устраивают. Только заклевать друг друга пытаются. Спасибо, Писатель!
Талик даже не успел намекнуть на вознаграждение, как татушковый Тузик зачесался и потемнел. Он посмотрел на запястье. Однако… резво тут и у них вознаграждение за помощь властям на счёт зачисляют!
Талик почесал руку и задумался:
— Ренегат я теперь, или кто?
— Что Вы, граф, — приникла к нему восторженная Катерина-Яга, — Вы — борец за правое дело!
Ну, раз за правое… Татушка сазу же перестала чесаться.
— Это полученная сумма, — пояснил Бутончик, — пришла в соответствие с совестью. Просочеталась.
Талик чуть не всхлипнул, испытав высокие патриотические чувства к своей новой Родине.
— Давил вас и давить буду! — грозно пообещал он мужичку с козлиной бородкой. Не иначе — самому Троцкому.
— Интеллектом! — дополнил мысль вампир.
— А будет надо, так и грубой силой! — рыкнул Витольд.
— И энергетическим воздействием, — вставил Бормотун.
— Порвём, короче, за наше всё! — грубо, но верно прорычал оборотень.
— За Пушкина, что ли, всех отымеем? — встрял было Горгуль.
— Дурак! — хором ответили сущности.
Первой, вслед за спецназом и Сильмэ сквозь мутный туман отправилась Катерина-Яга, за ней уехал Баська, уведя двух лошадей и хоббитов. Талик гордо шёл последним, если не считать наступающего ему на пяточные когти Нальдо.
Революционные попаданцы гоготали вслед проклятия, но их никто не понимал.
Уже знакомая лесная дорога показалась Талику родной и милой. Ни тебе вождей, ни тебе лишних аборигенов. Катерина приобрела прежний приятный вид, а прекрасная Сильмэ вновь стала похожа на недоразумение в лохмотушках. Тьфу! Спецназ с особо ранеными убрался в известном ему одному, спецназу, направлении. Писателю Золотову выяснять это направление было совсем ни к чему. Он вдохнул лесной воздух полной грудью и задал Нальдо самый насущный вопрос:
— Долго нам ещё тут по дорогам таскаться? По Мути этой?
Остроухий конвоир был как всегда противно спокоен: