Выбрать главу

— Какой Бог может дать сына Тёмному Властелину? — логично возразил писатель Золотов.

— Ха! — раздухарился маг. — Понятно какой! Вы чем слушаете? В аршин! Это ж треть сажени! Больше метра!

— Точно больше метра?! — удивился Талик.

— Конечно! — гордился своими познаниями маг. — Вы представляете себе эти «родины»? Бог Тьмы и дал! Другой бы пожалел несчастную.

Талик взобрался на коня, примотал чембур к своему седлу, и отряд под его предводительством двинулся месить грязь по узкой лесной дороге, ведущей к ближайшему поселку. Привязанные хоббиты притихли и, кажется, решили поспать.

Голова гудела. Сущности наперебой «ваяли» сюжет для второго выступления, нисколько не заботясь о том, кто будет слушать сказку, и к чему в итоге приведут аршинные дети… Детишек среди попаданцев не было. Прирост населения обеспечивался исключительно за счёт притока реализованных граждан… Талик пока не встречал в Мутном Месте следов размножения естественным способом. И это его не огорчало: вопящую ребятню и сюсюкающих мамаш писатель Золотов тоже не любил. Можно было спросить у Силя, чем объясняется такой феномен, но надеяться на точные знания кавайного не стоило. Зато сам феномен был на лицо вкупе с уже учтенным неограниченным сроком жизни местных жителей. Или молодости. Выяснять, не умирает ли попадан вместе со смертью той сущности, что осталась дома, Талик не спешил. Зачем себя расстраивать? Но и кладбищ он нигде не видел…

То, что попаданца все-таки можно убить, сомнений не вызывало. Однако, заводить разговор о том, куда потом отправляются останки — исчезают или их по традиции закапывают в землю, тоже не хотелось. Как ни крути, а его герой был очень даже вечным. Напрямую писатель Золотов никогда такого не писал. Но подразумевал. А каким еще может быть демон или всемогущий маг? Вампир — тем более. Так что над сюжетом «родин» следовало сто раз подумать. Где рождение, там и смертность. И хотя к нему это напрямую не относилось, но становиться катализатором оплодотворения Талик не мечтал. Демон и маг тоже не мечтали. Им было некогда. Они затеяли литературный конкурс. Виталий, было дело, принимал участие в конкурсах по молодости лет. Куда же без этого? Но ни один из них не проходил у него в голове.

— Как услышал Властелин, Что родился паладин… —

закручивал сюжет маг. Паладины встречались в произведениях конкурентов, поэтому гнев Властелина Талик разделял. Ничего себе подарочек! -

В гневе начал он чудесить И гонца хотел повесить, Но смягчившись… —

хитро замолк маг, поставив демона в затруднительно положение. Ха-ха! Как может смягчиться Тёмный Властелин?

— Но смягчившись… — подхватил Витольд. — Так и быть, велел голову рубить!

— В принципе, по сравнению с повешением, смягчение приговора налицо. — Бутончик, как самый впечатлительный, судил соревнование.

— Едет с грамотой мертвец, И приехал, наконец, —

продолжал демон.

«Всадника без головы» Талик оценил. Вполне узнаваемый образ. Пришлось присоединяться к судейской коллегии. Писатель он или кто?

Писатель Золотов сдержанно похвалил обоих конкурсантов за консенсус по объединению невнятных «ткачихи, поварихи и сватьи бабы Бобарихи» (фи, какое отвратительное имя) в Ллос: «ткачиху-паучиху, проживавшую в Барвихе». Барвиха, как место обитания правительственных пауков, вполне вписывалась в сюжет, как и знаменитая мерзкая богиня забугорных ельфей. Ободренный похвалами Витольд загнул нечто неимоверное:

— А ткачиха-паучиха, Заскучавшая в Барвихе, Опоить его велит… —

Демон коварно усмехнулся.

Даже маститому писателю Золотову стало интересно, как Бормотун будет поить безголового гонца. Да еще и в рифму…

— Опоить его велит: В клизму самогон налит! —

кое-как сдюжил маг, чем вызвал у впечатлительного Бутончика приступ икоты. Талика от воображаемой вампиром картины «опаивания» тоже передернуло.

— И в суму его пустую Суёт грамоту другую. И привёз гонец хмельной В тот же день приказ такой: И эльфийку и приплод Тайно бросить в бездну. Вот! —

Маг прямо-таки обрубил демону дальнейшее повествование.

Писателю Золотову сюжет с «водами» и островом Буяном и самому не слишком нравился — как-то пророчески он выглядел, а с учётом дождя, еще и противно. Но поворот событий на сухопутный лад ликвидировал и всех богатырей в чешуе «как жар горя», и Черномора, и заодно весь набор попаданских бонусов, полагавшийся попаданцу-Гвидону. Вот, чтобы там не говорили критики, а гении тоже писали о попаданцах, и никто их за эти сюжеты не осуждал! А Гвидон был самым натуральным первым попаданцем в литературе. Попал младенцем в бочку, реализовался на острове уже взрослым, сразу же прикончил чародея, разбогател «на раз» и женился на победительнице конкурса красоты «мисс Чудо». Со звездой во лбу, жуть-то какая! Зато всё строго по канону — никаких робинзоньих сложностей, сплошная магия: тридцать три бойца-водолаза-диверсанта в отряде, изумруды в золотой скорлупе растущие на елках, и говорящие белки. Необоснованный примитив. Любой критик сразу же спросил бы: «Ну, допустим, что в некоем мире белки умеют и грызть и петь одновременно, но откуда появился город „с златоглавыми церквами“, а так же толпа радостных подданных? Они были невидимы, заколдованы, перенесены из другого места по воздуху? Тема не раскрыта!» Но от развенчания образов Пушкина пришлось отвлечься.