— Мы не видели вас на берегу! Но там был другой человек!
— Другой? — удивился Мэтт.
— Другой! Другой! — радостно закивали катта. — Мы покажем! Покажем!
Мэтт оглянулся на сестру, и та кивнула: — беги, беги, — потом улыбнулась, достала из-за спины рюкзак, из рюкзака — прозрачную банку, полную шевелящихся и тыкающихся в стеклянные стенки маленьких сверкающих искр и высыпала их перед собой на землю.
Искры вспыхнули ещё ярче, закружились над тропой, как стая вспугнутых мошек, и полетели вперёд, обгоняя Мэтта с лемурами и освещая им дорогу.
Другой — это был Лукаш.
Он сидел на холме, — там, где ещё полчаса назад был берег Низины, — и смотрел на то, что творила Ая. Не вмешиваясь и, вобщем-то, даже не удивляясь.
Три сотни лет, прожитые среди себе подобных, научили его смотреть на текучесть мира философски. Сам он бог знает когда уже перерос подобную ребячливость: и дочь его, и оба внука давным-давно стали взрослыми, а сам он всё чаще и чаще хотел быть причиной стабильности, а не изменений.
Однако ему нравилось наблюдать, как чудесят другие.
За те триста лет, которые стали его личным опытом, Альфа претерпела тысячи и тысячи активированных реализатами метаморфоз. Когда-то основным генератором чудес был Роберт, в детстве пытавшийся превратить Альфу то в межзвёздный корабль, то в Перуанскую сельву. Затем, когда Роберт уже немного подрастерял свою мальчишечью тягу к дикости и загадочности, на Альфе появились женщины и дети, и изменения стали происходить в основном ради них.
Лукаш же по большей части наблюдал.
В этот вечер он пришёл на холм, потому что ему нравилась Ая.
Временами он видел в ней себя самого, временами — свою уже ставшую взрослой дочь, временами она вообще казалась ему эдаким собирательным образом женственности и непосредственности.
Будучи реализатом, Лукаш кардинально отличался от обычного среднестатистического мужчины: он видел отличающее женщину женское не как некий подлежащий использованию ресурс, а как желающую быть написанной волшебную песню.
Вот уже несколько лет он был свидетелем того, как Бенжи, сам того не зная, творил свою волшебную песню из Аи. Иногда — активно, иногда — отсутствием и молчанием.
Лукаша одновременно пугала и восхищала эта гремучая смесь странной чуждой машины, на которую хотела быть похожа Ая, и реализата, которым она была, кипящая сперва в маленькой девочке, а потом и в красивой рыжеволосой девушке.
В отличие от Аиных родителей, которые были пусть и замечательными, но всё-таки обычными родителями, Лукаш на собственном опыте знал: с того самого волшебного момента, когда в человеке просыпается Человек, остальное человечество становится ему чужим, — примерно, как становится чужим речное дно вылупившейся из куколки стрекозе.
Он видел, как Ая выливает тоску по утраченной пуповине с человечеством на брата, заново повторяя путь, который в своё время так или иначе прошёл каждый из них, реализатов, и сочувствовал ей.
Мэтт был тем самым Аиным дном, с которым ей было никак не расстаться.
Как только мальчик в ворохе сверкающих искр появился у подножия холма, Лукаш поднял руку и кинул в его сторону пустоту.
Брошенная пустота зашипела, проросла тяжёлыми колючими ярко-красными каплями и со звоном осыпалась вниз, превратившиь в сверкающую красным тропу.
Лемуры испуганно пискнули и в панике попрыгали из-под звенящего "дождя" в разные стороны, а Мэтт почти сразу же почувствовал, как дорожка, на которой он оказался, мягко согрела его озябшие мокрые ноги. И пошёл по ней дальше.
Лемуры замешкались. Они долго ворчали в темноте, нюхая красное и осторожно трогая его тонкими холодными лапками, а затем расхрабрились и поскакали следом.
Заканчивалась дорожка на самой вершине.
— Привет, — голосом Лукаша сказала темнота.
— Привет, — сказал мальчик.
Присмотревшись, он различил в темноте улыбающееся лицо реализата.
— Как ты делаешь такое? — спросил он, садясь рядом с Лукашем прямо на тёплую землю.
Белые Аины искорки ещё немного покружились вокруг и тоже опали.
— Дай-ка руку.
Мэтт протянул ладошку, и Лукаш взял её, маленькую, в свою, большую, и слегка тряхнул, рассыпая в воздухе точно такие же густые красные искры.
— Ух ты! — обрадовался Мэтт. — А можно, я сам?
— Валяй, — согласился Лукаш.
Мальчик качнул руку, и с его пальцев тоже скатилась красная тяжесть.
К тому времени, как на вершине холма появилась Ая, Мэтт, хохоча, накапал перед застывшими в благоговейном экстазе лемурами целую горку сверкающего красного волшебства.