Рассказ Чехова сохранил и свое морально-воспитательное значение. Чехов, продолжая и развивая этику русских писателей-демократов, перекликается в отдельных вопросах своей этической философии с нашим временем. В свете идей нашей современности, в свете учения В. И. Ленина о коммунистической морали рельефно вырисовываются контуры передовой, демократической морали Чехова.
Рассказ "Огни" близок советским читателям острой и демократической постановкой вопроса о моральном облике человека, протестом против пошлости и цинизма в личной жизни, мыслью о единстве социальной практики человека и его мировоззрения.
"Скучная история"
Когда А. Н. Плещеев, редактор беллетристического отдела журнала "Северный вестник", ознакомился с рукописью повести Чехова "Скучная история", он поспешил сообщить автору свое мнение: "... у Вас еще не было ничего столь сильного и глубокого, как эта вещь".
А когда в ноябре 1889 г. "Скучная история" появилась в "Северном вестнике", Н. К. Михайловский, до этого считавший Чехова индифферентным писателем, равнодушным к изображаемой им действительности, оценил новую повесть как "лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал Чехов". В "Скучной истории" Михайловский почувствовал "авторскую боль", "тоску по общей идее".
Плещеев и Михайловский были правы в своей высокой оценке повести Чехова. Эта оценка полностью выдержала испытание временем. "Скучная история" и сейчас поражает читателей глубиной своего содержания. По силе и оригинальности философского осмысления действительности "Скучная история" заняла место рядом с другим значительным произведением' Чехова 80-х годов - повестью "Степь".
* * *
В течение весны и лета 1889 г. Чехов напряженно работал над повестью и закончил ее в сентябре того же года, из писем Чехова этого периода мы узнаем о "муках творчества", сопровождавших создание повести. А. С. Суворину Чехов писал 13 октября 1889 г.: "... Написал я повесть 4 1/2 листа; закатил я себе нарочно непосильную задачу, возился с нею дни и ночи, пролил много пота, чуть не поглупел от напряжения..." (Т. 14, стр. 412.)
Судя по письмам Чехова, наибольшую трудность для него представляла борьба с мрачным колоритом повести. Сам Чехов связывал мрачное настроение своей повести с тем "удручающим впечатлением", которое произвела на него и на всю семью смерть брата Николая Павловича в июне 1889 г.
"Бедняга Николай умер. Я поглупел и потускнел. Скука адская, поэзии в жизни ни на грош, желания отсутствуют и пр. и пр."(Т. 14, стр. 381.) - писал Чехов А. С. Суворину 2 июля. А 16 июля Чехов сообщает брату Ивану Павловичу: "Я еду в Ялту и положительно не знаю, зачем я туда еду... А гут еще лень, нежелание ехать куда бы то ни было, равнодушие и банкротство. Живу машинально, не рассуждая .. У меня нет ни желаний, ни намерений, а потому нет и определенных планов. Могу хоть в Ахтырку ехать, мне все равно". (Т. 14, стр. 383.)
Почти теми же словами Чехов характеризует настроение своего героя в последней главе "Скучной истории": "В Харьков ехать, так в Харьков. К тому же я так равнодушен ко всему, что мне положительно все равно, куда ни ехать, в Харьков, в Париж ли, или в Бердичев".
В Ялте Чехов, несмотря на жару и "скверное, меланхолическое настроение", усиленно работает над повестью. В одном письме он признается: "Очень трудно писать. То и дело приходится переделывать целые страницы, так как весь рассказ испорчен тем отвратительным настроением, от которого я не мог отделаться все лето". (Т. 14, стр. 396.)
"Муки творчества" заключались не только в преодолении "отвратительного настроения", проникавшего в повесть. Чехов, поставивший перед собой "непосильную задачу", работал над новой в литературе темой, над новым сюжетом. "Ничего подобного отродясь я не писал, мотивы совершенно для меня новые, и я боюсь, как бы не подкузьмила меня моя неопытность". (Т. 14, стр. 391.)
Встретилась и еще одна трудность: "Чтобы писать записки старого человека, надо быть старым, но виноват ли я, что я еще молод?" (Т. 14, стр. 403.)
Закончив повесть, взыскательный автор испытывает чувство неудовлетворенности. "История в самом деле скучная, и рассказана она не искусно". (Там же.)
"Вещь тяжеловесная, так что человека убить можно. Тяжеловесна не количеством листов, а качеством". (Т. 14, стр. 399.)
"Это не повесть, а диссертация. Придется она по вкусу только любителям скучного, тяжелого чтения, и я дурно делаю, что не посылаю ее в "Артиллерийский журнал" (Т. 14, стр. 402.) Но наряду с этими отзывами о своей повести Чехов отмечает в ней и ряд положительных сторон, главным образом новаторство содержания.
"Мотив затрагиваю новый" (Т. 14, стр. 399.)
"Она в самом деле дерьмо. Но льщу себя надеждою, что Вы увидите в ней два-три новых лица, интересных для всякого интеллигентного читателя; увидите одно-два новых положения" (Т. 14, стр. 400.)
Разрабатывая новую в русской литературе тему об идейных, философских исканиях ученого-медика, Чехов опирался на художественный опыт тех предшественников-писателей, которые создали произведения, близкие "Скучной истории" по своему философскому содержанию. И в данном случае можно установить историко-литературную преемственность между писателем-новатором и его предшественниками.
Думается, что в творческую историю "Скучной истории" надо включить такие традиционные источники повести, как "Фауст" Гете, "Ученик" Бурже и "Смерть Ивана Ильича" Л. Толстого.
* * *
В письмах Чехова второй половины 80-х годов находим много высказываний о Гете и цитации произведений великого немецкого писателя. О Гете Чехов всегда говорил с большим уважением.
В письме к брату Николаю Павловичу (март 1886 г.), где раскрывается чеховский идеал воспитанного, гуманного и эстетически отзывчивого человека, дважды упоминается Гете - как образец великого человека-художника и как автор прославленного "Фауста".
В письме к А. С. Суворину (4 мая 1889 г.) Чехов высказывает предположение, что "Экклезиаст" Соломона подал мысль Гете написать "Фауста". А в другом письме к тому же адресату (15 мая 1889 г.) Чехов отметил близкое для него, писателя-врача, органическое сочетание в Гете двух качеств - художника и ученого.
Чехов в своих письмах цитирует "Песню Миньоны" Гете и трагедию "Эгмонт".
Весь этот "гетевский материал" в письмах Чехова 80-х годов свидетельствует о глубоком понимании им Гете как ученого и художника и хорошем знании его творчества. А то обстоятельство, что большое количество высказываний о Гете сосредоточено в письмах Чехова того периода, когда созревал и развивался замысел "Скучной истории", дает право утверждать, что в числе литературных источников, близких автору "Скучной истории", был прежде всего "Фауст" Гете - первое глубокое произведение мировой литературы, изображающее философские искания ученого. Доктор Фауст - весь поглощен поисками смысла жизни. Этому подлинному ученому-искателю Гете противопоставил ограниченного педанта в науке и философии - Вагнера.
Впервые в русской критической литературе глубокую трактовку гетевской антитезы - Фауст и Вагнер - дал В. Г. Белинский в статье "Славянский сборник Н. В. Савельева-Ростиславича" (1845). Белинский писал: "Через ученость люди доискиваются истины; через ученость доискивался истины Фауст, тревожимый внутренними вопросами, мучимый страшными сомнениями, жаждавший обнять, как друга, всю природу, стремившийся добраться до начала всех начал, до источника жизни и света... Но через ученость же добивался истины и Вагнер, человек узколобый, ограниченный, слабоумный, сухой, без фантазии, без сердца, без огня душевного, прототип педанта... Вагнеров много, и они подразделяются на множество родов и видов..." (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. IX. 1955, стр. 181 - 182.)
Вот эта гетевская антитеза "учености", блестяще охарастеризованная Белинским, легла в основу чеховского противопоставления ученого-искателя его прозектору-педанту.
Чеховский педант явился разновидностью гетевского Вагнера, как и Фауст явился в известной мере прообразом чеховского старого ученого. Важно отметить, что Чехов, характеризуя своего "Вагнера" прозектора, пользуется отдельными образными выражениями, совпадающими с характеристикой у Белинского. В статье Белинского читаем: "... Вагнер ограничен и, как говорится, недалек и пороха не выдумает... Вагнер в науке видит не науку, а свою мысль и свое самолюбие. Он... садится на науку, как на лошадь, зная вперед, куда привезет она его..." (В. Г. Белинский. Поли. собр. соч. Т. IX. 1955, стр. 182-183.) В повести Чехова прозектор образно характеризуется так: "...это ломовой конь, или, как иначе говорят, ученый тупица... он пороха не выдумает".