Как педагог Захава хорошо знал, что очень трудно вырастить первый росточек таланта, поэтому был особенно внимательным к малейшему верному звуку, к тончайшему дуновению попутного ветра. Вся суть Захавы, все его педагогическое своеобразие были в глубоком исследовании творчества, в многолетних теоретических изысканиях, которые опирались на серьезнейшие знания законов театра, и в этом детски-радостном отношении к успехам учеников. Борис Евгеньевич отлично понимал, чего стоят студенту первые и робкие находки сценической правды. Тогда Захава не скупился на громкие слова, не боялся перехвалить и испортить студента преждевременно высокой оценкой.
Но бывало, его брови скорбно поднимались, улыбка уходила с лица, а глаза начинали льдисто поблескивать. Значит, на сцене началось нечто такое, что не имеет отношения к искусству, или студент выглядит уж слишком беспомощным. В эти моменты Борис Евгеньевич мучился, нетерпеливо ждал, не проглянет ли лучик настоящего, и если не дожидался, то тяжело вздыхал и будто бы виновато оглядывался на своих товарищей. «Что-то мы проглядели, не помогли, не смогли. Обидно!» — как бы говорил этот взгляд. Иногда его брови лохмато и сурово сдвигались, и слышалось резкое: «Закройте занавес». Значит, на сцене была пошлость, было бесстыдство, которое Борис Евгеньевич не терпел и беспощадно изгонял.
По сути, именно Захава воспитал все поколения актеров-вах- танговцев. А сколько его учеников разъехалось по стране!
Система обучения в театральном училище строилась так, чтобы ученик по мере возможности мог поработать со всеми педагогами. И хотя все они были вахтанговцами, каждый из них оставался индивидуальностью, личностью, которая своим человеческим «я» влияла на ученика и чем-то обогащала его. А щукинские наставники в то время в большинстве были интереснейшие и глубокие.
Например, широко образованный, прекрасно знающий историю советского театра преподаватель русской литературы Павел Иванович Новицкий. Его лекции о Маяковском, Есенине, его рассказы о Николае Хмелеве, Николае Баталове, о Щукине — книга Новицкого о Борисе Щукине до сих пор является одним из лучших исследований творчества великого актера — производили на нас огромное впечатление. Даже окончив училище, мы продолжали навещать Новицкого дома. И сколько еще интересного услышали тогда о первых годах советского театра, об ак терах, о поэтах!
Своеобразнейшей личностью был Александр Сергееви Поль. Строгий, даже жестокий учитель, он иногда позволял себ вольность — принимать экзамены на пути от Школы-студи! Художественного театра до Вахтанговского училища. Некоторы хитроумные студенты, рассчитывавшие на меньшее внимани Александра Сергеевича во время этого перехода, здорово попла тились. Он всегда был непреклонен и бдителен. Подчас прямо н; улице студент получал свой «незачет» и в училище шел тольк для того, чтобы зафиксировать эту неприятность в зачетно! книжке. Но, как человек неожиданный, Поль любил оригиналь ные и живые ответы студентов. Один из нас, пересказывая ем содержание «Гамлета», которого знал неважно, придумал тако> образ: вся литература — широкая, бескрайняя степь, а «Гам лет» — гора среди этой степи. Александру Сергеевичу образ та понравился, что он поставил хорошую отметку и не стал спра шивать дальше.
Помню Бориса Николаевича Смолина, преподавателя исто рии русского и западного искусства, милейшего человека и уди вительного рассказчика. Он завораживал лекциями оживопис! и скульптуре, о памятниках архитектуры, о поразительных та лантах зодчих, о неистребимом желании людей украшать землю
Самобытным учителем был Владимир Иванович Москвин — младший сын великого Ивана Михайловича Москвина, одного из основателей Художественного театра. Владимира Ивановича я застал в расцвете педагогического таланта. Этот стеснительный и добрый человек с львиным обликом обладал поразительной педагогической интуицией. Москвин не любил общих теоретических разговоров. Если студент начинал теоретизировать, он терпеливо и снисходительно выслущивал поток слов, а потом поднимался из-за стола, неизменно куря папиросу, и минуту молча оглядывался, как бы ища чего-то, затем подзывал к себе студента и просил его выполнить ту или иную мизансцену или сыграть тот или иной кусок роли. Он не объяснял, как это сделать, а ждал, чтобы студенткам понял мотивы поведения героя. Москвинское тягучее «ну-у?» заставляло быть активным, действенным, думающим. А когда студент не решал поставленной задачи, Владимир Иванович с непередаваемым темпераментом и веселой яростью проигрывал сцену сам. Говорили, что он был многообещающим актером и играл Незнамова, но творческая жизнь в театре у него не сложилась, и весь свой незаурядный талант Владимир Иванович направил на педагогическую деятельность. Вероятно, она и была его призванием.