Но вождь марокканской оппозиции Мехди Бен-Барка — в прошлом советник султана Мухаммеда, учивший маленького Хасана математике, — сумел ускользнуть. Послушный королевской воле суд заочно приговорил Бен-Барку к смертной казни, а тот преспокойно разъезжал по всему миру и призывал к бойкоту антинародного режима в Марокко.
Бен-Барка, ставший со временем видной фигурой в «третьем мире», открыто поддержал Алжир в его пограничном конфликте с Марокко. А когда в марте 1965 года Марокко вновь потрясла волна демонстраций, король счел, что и это дело рук Бен-Барки, хотя демонстранты требовали на сей раз хлеба, а не конституции. Король потерял сон и аппетит. Он даже перестал читать французские газеты: какую ни откроешь, всюду красуется ненавистное имя. Наконец Хасан дал понять своему министру внутренних дел и начальнику секретной службы генералу Мухаммеду Офкиру, что не будет сожалеть о смерти бывшего своего учителя.
Мухаммед Офкир был старым солдатом. Воевал в Индокитае, а потом сражался против Франции бок о бок со своим повелителем и другом султаном Мухаммедом. Умирая, Мухаммед попросил Офкира никогда не покидать его сына. Хотя характер Хасана вызывал у него отвращение, Офкир дал слово и долго держал его, несмотря ни на что. Ему было присуще стремление к самоутверждению — этой высшей мере человеческих ценностей. Когда она не сочетается с воображением, человек превращается в орудие чужой воли, не слишком, впрочем, надежное.
Отвечая за внутреннюю безопасность, Офкир выполнял самые жестокие приказы Хасана и был прозван «королевским палачом». Худой, бесстрастный, с узким костлявым лицом и тонкими губами, он, казалось, был начисто лишен эмоций. Редко кто мог выдержать его тяжелый взгляд.
Королевское поручение Офкира не обрадовало. Он хорошо знал Бен-Барку и относился к нему с уважением. Но приказ есть приказ.
Мухаммед Офкир встретился с Меиром Амитом в кафе на Монмартре, в отдельном кабинете, где не бывает случайных посетителей, и по-солдатски четко изложил израильтянину суть дела.
— Король, — сказал Офкир, — желает, чтобы он исчез, а добиться этого можно одним-единственным способом. Мы бы не обратились к вам, генерал, если бы наша разведка не была такой слабой. Но мы даже не знаем, где сейчас находится Бен-Барка. А вы знаете.
Амит нахмурился. Он действительно знал. В последний год Бен-Барка стал налаживать тесные связи с палестинскими террористами и привлек к себе внимание Мосада.
— Мы такими делами не занимаемся, — резко произнес Амит. — Вам придется обойтись без нашего содействия. Обратитесь к СДИСИ — французской военной разведке. Бен-Барка якшается с алжирцами, а это достаточная причина, чтобы французы вам помогли.
— СДИСИ не захочет иметь с нами дела. Нам без вас не справиться — вы это знаете. И вы должны нам помочь.
— Вы просите невозможного, генерал, — уже раздраженно ответил Амит. — Да вы хоть себе представляете, какой скандал разразится, если об этом пронюхают? Пострадает репутация моей страны. Полетит моя голова…
— Не пронюхают, — упрямо сказал Офкир и, помолчав, добавил, придав своему голосу не свойственную ему мягкость: — Генерал, как вы думаете, что сделает король, узнав, что вы отказались нам помочь? Он прикажет разорвать с вами все связи, налаженные с таким трудом. Мне бы этого не хотелось. Подумайте, прошу вас…
— Да и я не хочу этого, — пожал плечами Амит.
Вышколенный официант принес турецкий кофе, сваренный по особому рецепту. Офкир с наслаждением закурил тонкую сигару с золотым ободком.
Амит задумался. Отправляясь на эту встречу, он внимательно просмотрел досье на Бен-Барку:
«Моральное влияние, возвышающее его над другими людьми, Бен-Барка ценит выше, чем власть. Блестящий публицист, умный и тонкий собеседник, человек по натуре мягкий и добрый, он часто выступает в роли третейского судьи, улаживая неизбежные в пестром конгломерате „третьего мира“ ссоры и конфликты. С его мнением считаются. К его словам прислушиваются. Его бескорыстием восхищаются. Он искренне ненавидит колониализм, империалистических хищников, восточных царьков и деспотов — „угнетателей народов“ — и очень дорожит своей ролью нравственного арбитра и учителя. Постепенно, помимо его желания, эта роль стала ему важнее даже, чем освобождение угнетенных, чей дух, как ему кажется, он выражает.