Проклятия же, увы, не бабушкины сказки и не древние Всадники Бури, которые то ли были, то ли нет, и в любом случае ныне от этого никому ни жарко, ни холодно. Проклятия существуют и действуют. Керо — дурочка; не следовало, конечно, с ней обходиться так грубо, и нужно написать письмо с ближайшего постоялого двора. Извиниться. Попросить прощения, что уж там. Супруга наверняка перепугалась втрое сильнее, чем показала — значит, до полусмерти точно. И все-таки — дурочка; еще точнее — дура. «Он сильнее любых проклятий! Он королевский предсказатель!» — такое нарочно не выдумаешь, ни всерьез, ни в шутку, ни для жогларской пьесы. Только нечаянно в голове юной девицы, запуганной этим дурацким проклятием с десяти лет, может выродиться такое вот бредовое, глупое объяснение. Эмилю доводилось порой разговаривать с пережившими кораблекрушение, ураган, смерч; люди вытворяли чудовищные дурости, а потом объясняли их еще более чудовищно звучавшими вещами. Зрелый мужчина, спасшийся в бурю с торгового корабля и арестованный по свидетельствам других выживших за то, что отобрал пустой бочонок — единственную возможность спастись, удержавшись на волнах — у своего малолетнего сына, объяснял это тем, что ребенку негоже пить вино, вот он и забрал бочонок. Забрал и вышвырнул за борт. Он не врал, так все и было. Полубезумный папаша рыдал, бился головой об пол и утверждал, что хотел как лучше. Алларец ему верил: и впрямь хотел как лучше. Вот только «лучше» было такое, что лучше бы он вообще ничего не хотел. Может, мальчишка и спасся бы. Вот и Керо — как тот незадачливый отец-благодетель. Совершила невесть что по безумной причине, и немедленно забыла. Не сбылось же сразу; значит, и не сбудется никогда.
Шаги, голоса. Алларец встрепенулся, сел. Рапира лежала рядом, он опустил руку на эфес. Загадал для забавы, удастся ли спокойно разминуться с неведомыми прохожими. Если удастся, значит, все хорошо — а неприятности ему только почудились; если вспомнить глаза Керо, если предположить, что с тех пор более приятного выражения на лице Эмиля не появилось, то несложно объяснить все досадные случайности по дороге. Если же не удастся… если у случайного владетеля, купца или козопаса немедленно обнаружатся претензии к Эмилю Далорну, то здесь уже дело не в выражении лица.
— Кто здесь? — прозвучал молодой голос, то ли девичий, то ли мальчишеский — не разберешь. Любимый вопрос алларца — ну и что на него можно ответить? Представиться по полной форме, отшутиться «Кого желаете?», промолчать?
— Это наше дерево! — заявило Далорну прелестное дитя лет семи от роду. Кудрявый мальчишка с неплохой деревянной шпагой возмущенно таращился на захватчика. Над ним возвышался… возвышалась? — высокая стройная фигурка. В мужском платье, но по виду скорее уж переодетая девица, не такая редкость ни в Керторе, ни в Мере; или все-таки юноша? Уж больно хорошенький, да и волосы ниже лопаток — светло-каштановые, роскошные… …и — шпага в простых деревянных ножнах с бронзовыми накладками; судя по донельзя знакомой Эмилю форме эфеса — «семь колец» — работы мастерской Андреа Изале, этих шпаг во всем обитаемом мире осталось наперечет, не больше двух десятков. Семейство Изале утратило секреты предка и ныне делает только вино — хорошее, но на любителя. От силы пятнадцатилетняя детка в компании младшего брата и со шпагой мастерской Изале?! Кого боги хотят доконать, тому помогают спятить…