— Да почему смешно? — задрал брови, такие же рыжие, как и волосы, граф Саура.
— Герцог — он такой…
— Какой? — едва не взвыл Фиор. — Какой такой?
— Как магнит, — ухмыльнулось северное наказание. — Я бы и сам поехал, но поздно сообразил, что надо. Не догоню.
— Если бы это барон Литто говорил, я бы понял. Но вы…
— А что я?
— Вы же сначала делаете, потом думаете, простите меня, граф…
— Есть такое дело, — северянин ничуть не обиделся. — Но вот поздно пришло в голову, жаль. А то поехал, конечно бы. За мной долг.
— Ну и… — Фиору показалось, что он нащупал какую-то ниточку. — Куда бы вы поехали?
— На запад, — развел руками Бориан; брови полезли еще выше по лбу. — Куда ж еще?
— Почему на запад?! На лице графа Саура последовательно отобразились: недоумение по поводу тупости герцога Алларэ, не понимающего очевидного; озадаченность; нечто, знакомое по лицу Гильома Аэлласа над драгоценной тетрадью: все чую, объяснить не могу.
— Потому что на запад, — изрек, наконец, Саура.
— В Брулен?
— Нет.
— В Скору?
— Нет.
— В Оганду?
— Зачем?
— В Тамер?
— Какой Тамер?! — вытаращился Бориан.
— Тогда куда???
— На Церковные земли.
— Зачем??? Минут десять спустя Фиор понял, что из данного свидетеля добыть обоснования сможет разве что хорошо обученный расследователь ордена Блюдущих Чистоту или Бдящих Братьев. Кто угодно, владеющий способностью доставать ощущения прямо из их владельцев, минуя разум владельцев. «Потому что на Церковные земли» — вот и все. Потому что вот. Потому что граф Саура точно знает. Только объяснить не может, а потому и не будет. Хуже всего — герцогу Алларэ казалось, что Бориан абсолютно прав. Ну да, именно туда, а куда же еще? На Церковные земли, разумеется; и пытать его, дабы получить некое понятное уму объяснение — бесполезно, ибо нет того объяснения, только чувство… Графа Саура он уговорил побеседовать с присланными архиепископом Жераром людьми не сразу; но тот согласился. Ожидая результатов, герцог Алларэ ходил по кабинету от стены к стене. Ноги утопали в мягком ковре с длинным густым волосом. Шаги были не слышны, и это отчего-то раздражало. На стене висела карта. Небольшой кусок земли, зажатый между территориями Собраны и Оганды. Со стороны Собраны Церковные земли граничили с Бруленом, Сеорией и Мерой, с другой отделялись от Оганды рекой Виеной и выходили к Четверному морю. Потому оно Четверным и называлось, что омывало берега четырех держав: Церковные земли, где стоял Нерукотворный Храм, искони считались отдельным государством. Даже не государством, а общей — и неприкосновенной для всех — территорией, которой управляла община монахов. Проезд через них был открыт для всех, как всем было разрешено паломничество. Нерукотворный Храм был святым местом и для омнианцев, и для ноэллианцев. Сам герцог Алларэ в паломничество ни разу не отправлялся, но представить Нерукотворный Храм мог — по рисункам, по описаниям. Посреди равнины, недалеко от морского побережья, возвышалась громада, более всего похожая на застывший фонтан из расплавленного черного камня. Внутри нужно было пройти через лабиринт пещер и ходов, чтобы достигнуть алтаря — огромной чащи со сталагмитами по краям, однако ж, каменные «подсвечники» не нарастали под воздействием каплющей сверху воды. Они были сотворены однажды, вместе с храмом. Паломники, ведомые монахом, проходили через лабиринт и могли поставить на один из сталагмитов свечу, зачерпнуть воды, набиравшейся невесть откуда в каменную чашу; вода эта считалась святой и смывающей все грехи, кроме трех смертных. Ну чего же ради такой толпе народа понадобился Нерукотворный Храм? Проклятье святой водой не смоешь, это было бы слишком просто…
— Я могу только удостоверить, что господин граф Саура искренне верит в то, о чем говорит, — неслышно появился за спиной монах-расследователь. — Большего я сделать не могу, господин герцог-регент.
— Это я и сам могу… Простите. От кого это его озарение? От Сотворивших? От Противостоящего?
— Нет, ни от Сотворивших, ни от Врага, — покачал лысой головой престарелый расследователь; по рекомендациям — самый опытный в Тиаринской обители.
— Тогда откуда? — Фиору мучительно хотелось заменить цветок на родовом гербе волком: коли герцог то и дело воет, то пора уже.
— Есть и сам мир, служащий Сотворившим всем сердцем, он направляет и дает силы тем, кто соблюдает волю Матери и Воина.
— Видимо, я изрядно грешен, — вздохнул регент. — Меня ничего никуда не направляет…
— Вы же говорили, что и вам помыслы графа Саура кажутся верными? — старик изумленно потер нос. — Не гневите богов, возводя на себя напраслину.
— Вообще… мир. Откуда это? Ни в одной проповеди, ни в одной книге я не читал… Старик-монах уставился на господина регента, как давеча граф Саура.
— Вы Первую молитву до конца дочитывали?
— «И дайте мне силы на деяния не во вред миру сущему сотворенному, но во благо его, и дайте мне силы отличить благо, и лишь его нести», — повторил Фиор то, что помнил лет с трех. — Э-э?..
— О чем же, по-вашему, в молитве идет речь? О каком мире, о каком благе? — расследователь смотрел на регента, как на малое дитя. — Сотворившие породили величайшую гармонию, и лишь злодей, исказивший свою суть до предела, не способен уже расслышать ее в малом и большом… «Вот только проповедей мне еще и не хватало, — вздохнул про себя Фиор. — Особенно, зная, кто на самом деле, что сотворил!»
— И что, простите, с этим всем делать мне? Регенту Собраны, а не доброму верующему? — герцог Алларэ слишком поздно понял, что плетет сущую ересь…
— Регенту Собраны надлежит быть добрым верующим, — старик не возмутился, напротив, по-доброму улыбнулся. — Вы не из тех злодеев, о которых я говорил. Вы — от крови Сотворивших, и злу трудно коснуться вас, а тем более проникнуть в суть. Не препятствуйте тем, кто услышал, что велит все сущее, ибо оно не может ошибаться. И вы слышите этот голос, но первейший ваш долг в ином. Как вы и сказали, вы — регент Собраны, соблюдайте свой долг и молитесь за тех, кто ныне в других землях. «Волка, — подумал Фиор. — Волка на герб…»
— К вам господин Виктор Мерно! — объявил слуга. За последние три седмицы в доме Клариссы побывало много разных господ, чуть меньше — дам, но вот покойники приема еще не просили. Тем более — покойники не свежие, а уже год как похороненные. После девяти вечера госпожа Эйма не принимала, дело было уже к одиннадцати, но «господин Мерно» разбудил в ней любопытство. Человек, именем которого назвался поздний гость, был племянником знаменитого винодела из Меры и погиб при скандальных обстоятельствах, — попытавшись изнасиловать служанку. Интересно, кто же решил представиться именно так? Кто — и, главное, зачем?
— Зови, — кивнула она, оправляя платье.
— Что это вы проделали со своими волосами? — выговорила Кларисса, когда гость зашел в ее кабинет и сел в кресло.
Право слово, к герцогу Скорингу у нее была сотня вопросов куда важнее, но при виде гостя, ставшего вдруг жгучим брюнетом, да еще и постриженным «под Реми», с языка слетел именно этот.
— Всего лишь краска, госпожа моя, — улыбнулся Скоринг; женщина моргнула, еще раз убеждая себя, что это все-таки герцог Скоринг, а не кто-то еще. Разительное преображение, нечего сказать. Некогда светловолосому и светлокожему скорийцу оно было не к лицу, но вот узнать его — даже зная наизусть каждую черту — и в двух шагах было затруднительно. И — краска; ясно уже, где он был. Кларисса не слыхала о подобной краске; настой ореховой скорлупы мог затемнить волосы до темно-русого оттенка, но не черными же их сделать?..
— Однако, — покачала головой Кларисса. — Желаете вина?
— Я попросил бы вас отпустить прислугу. Если это, конечно, возможно.
— С чего вы взяли, что я останусь с вами в доме наедине? — конечно, есть еще Фелида, но какая из девочки защита? — Не слишком ли дерзкая просьба?
Под прямым взглядом герцога Скоринга Кларисса передернулась. Вот же новости — коварный злодей с глазами раненого ребенка…
— Я не причиню вам ни малейшего вреда. Клянусь своей жизнью.
— Намеренно — не причините, — женщина пыталась удержать злость в кулаке. — В этом я не сомневаюсь. Но таланты свои вы уже продемонстрировали отменно! У меня только одна дочь, господин герцог…
— За ними присматривали, очень надежно!
— Это вам кажется, что это было надежно. Я и говорю о ваших талантах. Ваш надежный присмотр висел на трех гнилых ниточках, и хуже всего, что вы этого не понимаете! Я долго пыталась решить, что означало все случившееся — ваше равнодушие к жизням троих детей или то, что вы, мягко говоря, неумелы…