— Вы арестовали государственного преступника, — Фиор повернул голову и обнаружил, что преступника уже увели. — Это, все-таки, достойно награды.
— Они ж… да вы же видели вроде? Или… — Боре сплюнул себе под ноги, развернулся и ушел, не договорив.
— Госпожа Эйма, — Кертор поймал за локоть вернувшуюся в комнату Клариссу. — Вы не желаете мне что-либо объяснить? Я отправляюсь к королю с докладом.
Полные ненависти зеленые глаза смерили Флэля коротким взглядом, потом женщина отвернулась.
— Вам, господин Кертор, я ничего объяснять не буду. А желаю я, чтобы вы провалились. Можете доложить об этом.
— Ну, как хотите… Флэль спустился во двор, вывел коня и отправился докладывать обо всем, что увидел. Он искренне надеялся, что Реми занят где-нибудь в другом месте, и сообщать злую весть придется кому-нибудь другому… кому угодно, только не господину Кертору. Это было бы уже слишком!..
Кто ведает, когда наступит час? Кто знает, сколько до последнего мгновения? Остались ли бесчисленным мирам века, тысячелетия, или всего лишь годы — по счету смертных, краткий миг для нас. Не знаю о том ни я, ни прочие из моего племени, а ведает лишь тот, кто вдохнул в нас силу, заставил из небытия обратиться бытием, и позволил все: создавать и разрушать, быть и прекращаться, воплощать и обращать во прах, но запретил лишь останавливать идущего… Быть может, все мои попытки восстановить должный ход вещей тщетны, и я попросту ничего не успею сделать, ибо уже завтра настанет Срок, и рухнут границы между мирами, растает серый непроницаемый туман, окружающий миры-соты — куколкам настанет пора покидать коконы, расправлять крылья и устремляться вдаль. Быть может, до Срока еще троекратно умноженная на себя вечность, и тогда я успею осуществить задуманное. Если в руках моих будет сила, если не подведут инструменты. Пятерых выбрал я для своего замысла, пять фигур игры, которая должна была преобразовать мир, их мир. Трое отреклись от меня, один отказался от игры, что ж, остается последний, неверный и ненадежный инструмент… Двое могли бы основать новую династию, мою связь с миром, двоим другим я предложил править миром, чтобы восстановить в нем разумный порядок — и все они оказались слишком трусливы или недальновидны, слишком упрямы, глупы и равнодушны. Что ж, остается пятый и последний, а остальные послужат исполнению замысла. Моего замысла. Триада, трехмирье, скованное чужими и противоестественными законами, навязанными ему чужаками, слишком близко к опасности, которую не в силах постичь недалекие, кратко живущие смертные. Даже лучшие из них не способны к верным суждениям и предпочитают сиюминутные крохи выгод и счастий большому и долгому пути. Умы их скованы также, как и сам мир, и все они — достойные порождения своего исковерканного бытия и преданные питомцы узурпаторов. Цели, к которым они стремятся — лишь проекция, подобие целей безумных опекунов. Покой, стабильность, гармония хороши лишь до тех пор, пока не обращаются в бездействие, бессилие и равнодушие. Застоявшаяся вода пруда покрывается ряской и тиной, мутнеет и начинает тухнуть, убивая обитающих в ней существ. Смерть только заканчивается разрушением тела, но начинается она с оцепенения, окостенения разума, с неспособности поднять голову и заглянуть за горизонт, с нежелания помыслить о том, куда ведет тропа. Если лучшие из лучших поражены этим недугом, то что ожидает мир? Смерть на истощенной земле, отдавшей все свои сокровища? Или смерть в миг наступления Срока, когда рухнут материальные опоры, и потребуется сделать шаг вверх, но никто не будет знать — как, куда?.. Безумные, помешавшиеся на своем видении добра самозваные опекуны Триады не хотят даже и задуматься об этом, ибо у них недостает сил признать, что выбранная ими стратегия ведет к гибели то, что они хотят спасти — ибо нельзя спасать жизнь от самой жизни, нельзя удерживать зерно в земле: оно сгниет, не обратившись ни ростком, ни колосом, не принеся плода. Признать же, что их навязчивая опека, их бесконечное вмешательство, их ложь и умолчания не сохраняют, но губят — значит, выбрать другой путь. Выпустить поводья, разбить оковы, предоставить жизни течь своим чередом.
Естественный путь для них страшен; порой он и впрямь бывает страшным даже для меня, ибо проходит через кровь, боль, заблуждения и ошибки. Но по-настоящему страшен лишь тот тупик, что притворяется широкой светлой улицей. Войны и катастрофы, трагедии и преступления рождают опыт, и нет другого способа приобрести его. Добро, существующее в отсутствии зла, не прошедшее проверки на прочность и не укрепившее себя победой — не добро, но лишь иллюзия добра. Ребенок делает первый шаг, спотыкается и падает; дело родителей — помочь ему набраться уверенности в том, что следующий шаг будет удачней, а не брать на помочи, оберегая от падения и не позволяя научиться ходить. «Упадешь, — говорит неразумная мать. — Упадешь, не лезь!» «Не бойся, — говорит мать разумная. — Упадешь — поднимешься!» Любовь и забота не в том, чтобы удерживать — а в том, чтобы верить, что зависящее от тебя может стать независящим, самостоятельным, способным на шаг… Я размышляю об этом, сидя перед окном призрачного замка Беспечальность, кармана в стене мира, и чувствую за спиной нетерпеливое дыхание истинного создания Триады, а перед собой вижу радужную сферу, разделенную натрое и наполненную жизнью. То, на что брат мой смотрит с вожделением разрушителя. То, на что я смотрю с интересом исследователя. Он создал красивейший из виданных мной бессчетных миров. Устройство Триады причудливо, но гармонично. Три ниши, три пути — сольются ли они в один, объединив силы и опыт; или разойдутся навсегда, лишатся и последнего шанса на понимание? Какое бы направление они не выбрали — решать только обитателям; я лишь сорву оковы с трехмирья и населяющих его смертных, восстановлю изначальные законы и дам им свободу. Льется, льется вечная завеса дождя, омывает окно — слезы неразумного, считающего себя преданным. По ту сторону ливня — они, бездумные боги-самозванцы, присвоившие себе чужую славу, назвавшиеся Сотворившими и немало солгавшие обитателям трехмирья. Как я не могу напрямую достичь их — так и они не могут коснуться меня, ударить, вытеснить… вечный паритет, вечное вращение вокруг точки равновесия, вокруг места, служащего каналом изнутри наружу. Места, где все силы равны, и где нет ничьей власти, места, откуда равно близко и до них, и до меня. Молитвы, доносящиеся оттуда, равно слышны и им, и мне — но брату моему Фреорну не возносят там молитв, ибо если нельзя подчинить себе место силы, то можно надежно охранять его. Впрочем, надежно ли?.. Чтобы достичь самозваных опекунов напрямую, нужна сила, много силы — но ее пока еще не хватает, а когда настанет срок, не я, но глупый злобный брат мой пройдет через пробоину в стене, и каков бы ни был исход схватки — победа будет за мной, ибо я шагну следом и прикончу уцелевшего. Брат мой Фреорн не ведает, что его поджидает ловушка, он думает, что я дам ему ключ и открою дверь, дабы он вознес карающий молот над живым, живущим миром. Этому не бывать.
Стены его дождя, слезы его ненависти отвратительны мне, как и его желания, но я принужден до поры созерцать лишь бесконечные потоки призрачной воды, стекающие с неба на землю; с неба, которое никогда не прекращает плач, на землю, которая никак не может напитаться влагой. Темно и уныло в замке, что некогда звался Беспечальностью, в замке на грани трехмирья, тягостно и монотонно, словно капли, тянется тягучее время… …и я едва не пропускаю миг, когда сфера — сфера силы, на которой лежат две ладони — вдруг оживает, наливаясь золотым светом, радужным сиянием, пульсирует и раскаляется… Кровь!.. Кровь, которой не хватало, чтобы наполнилась до краев чаша. Как не вовремя, до чего же не в срок… …но пролитое не вернуть, как не закрыть рану, и я исчисляю капли, и каждая — золото, на вес золота, драгоценность; но я не один — а капли падают все медленнее, их слишком мало, опять, ОПЯТЬ мало!.. Нити — на пальцах моих, марионетки — на нитях, и я ищу среди них того, кто даст мне последнее недостающее. Ищу — и нахожу!
Самый неудобный инструмент, самая скользкая игла, которую я выкинул бы прочь, дабы не вертелась в пальцах — но он ближе всех к тому, в чьих жилах недостающее; а затратив толику сил, я сумею сделать упрямое — послушным! Двое — рядом, и оба окажутся в моей власти, положив конец долгой игре! Ты не служил мне верно, ты никогда не понимал, ты никогда не был достаточно терпелив, чтобы дослушать, понять, осмыслить. Ты отказался от меня, оградил себя осколком камня равновесия, заткнул уши, презрев мой зов. Вы оба послужите мне, и послужите верно!..