— Можно идти, — сказал Тейн. — Они будут спать, кроме… Договорить он не успел. Воздух налился ослепительной лазурью, пронзительной синевой, раскалился добела, а мир начал растворяться, таять, распадаться на обломки. Подобное Фиор уже пережил в день смерти отца, тогда тоже показалось, что земля уходит из-под ног, а мир прекращает существование — но все это кончилось достаточно быстро, просто легла на плечи тяжесть, и с тех пор уже не исчезла. Теперь же из Фиора выдирали самую суть, все, что было им, и это никак не хотело прекращаться, но сильнее всего мучили даже не страх, не тошнота и не потеря равновесия — изумление: в чем дело? Что за сила в очередной раз перемешивает бытие, словно стряпуха — венчиком? Тейн же сказал — все, о высших сферах можно больше не печалиться, ни Противостоящего, ни сизоглазой твари больше нет; так что же это?! Только нужно было идти вперед, с трудом разбирая, куда это — вперед, по каменному коридору, сейчас казавшемуся туманным маревом, и на губах рождался только один вопрос: «Ну что, что, ЧТО еще устроил этот невозможный герцог Скоринг?!»
Сияние померкло, и мир обрел свою прежнюю надежную плотность, вот только Фиор по-прежнему чувствовал себя тополиной пушинкой, пылинкой, играющей в луче, листом, летящим по ветру…
Он дошел до самой двери, по дороге вспомнив, почему мэтр Тейн был так уверен, что Кадоль и Эвье не согласились бы вступить в переговоры, а стали бы охранять дверь и запасной ключ до последнего: очередной древний обычай, только не алларский, а на сей раз эллонский. Реми призвал обоих в Свидетели Чести. Попросту говоря — помощниками при самоубийстве, которое собирается совершить благородный человек, если нуждается в том, чтобы никто не препятствовал ему осуществить намерение. Долг уважения и дружбы, от которого невозможно отказаться, и нет того, чего не сделаешь, чтобы его соблюсти. Двое подчинились бы только лично королю — но короля здесь не было. Впрочем, теперь оба Свидетеля мирно спали на редкость глубоким сном. Вспомнился рассказ Рене, в котором заснул целый замок, а «заветник» преспокойно освободился и удрал. Тогда Фиор уверял остальных в том, что это еретикам вполне по силам — уверял ровно потому, что читал об этом в книгах. Теперь он увидел все сам; но к кому обращался в молитве Тейн?! Так нужно ли дальше опасаться вторжения Противостоящего — или нет?.. Ключ нашелся в кармане у Бернара. Дерас открыл замок, отодвинул два тяжелых засова, отошел в сторону. Фиор приложил ладонь к слегка шершавому темному дереву, провел по нему рукой, не решаясь сделать одно простое движение, потом нажал.
То, что он увидел в камере — да ладно бы только увидел; вдохнул, почувствовал кожей, ощутил чем-то глубоко внутри, — он запомнил навсегда. Охнула Кларисса, кто-то выругался — Дерас, должно быть, но Фиор этого почти не слышал, ему было не до спутников, он боролся с тошнотой. Крови было слишком много, ею воняло, словно на бойне, но не только кровью, еще — паленым, горелым, вообще невесть чем… Осталась одна мысль: «Как хорошо, что я не стал обедать…» Потом вернулись остальные — вернулись все сразу, и столкнулись на бегу, словно два табуна лошадей, перемешались в беспорядочную кучу. В камере было достаточно света — и из окна, и от догоравшей масляной лампы, и прекрасно было видно, что там — двое. Двое, не трое. Опоздали, и все предосторожности, все хлопоты были напрасны.
Реми, спящий в углу у стены — светлое, по-детски беззащитное лицо, вот только перчатки изляпаны кровью и чем-то темным, и рукава бледно-зеленой шелковой рубахи, почти до локтей. Палач, широкоплечий, с бычьей шеей, дрых за столом, опустив голову на узловатые ладони, дрых и похрапывал. А вот деревянное ложе, на котором валялись широкие кожаные ремни, еще какая-то медная и железная пакость, залитая кровью — да все тут было залито кровью, и свежей, и уже запекшейся — было пустым. Фиор с досадой огляделся — нет, не было в камере никого, кроме двоих спящих. Он шагнул к Реми, но Тейн остановил регента, положив руку на предплечье.
— Не будите его пока что. Сначала расспросите палача, — посоветовал он, подошел к столу и провел ладонью по затылку кряжистого детины средних лет. Палач вскинул голову, встряхнулся, огляделся — и издал звук, походивший на мяуканье, который больше подобал бы новорожденному младенцу.
— Ваша милость… — пролепетал он. — Я… Только приказ выполнял… господина Алларэ… Регент прикинул, на что он, вошедший в эту камеру, вдохнувший этот смрад, должен быть сейчас похож, и провел ладонями по лицу, пытаясь успокоиться или хотя бы придать себе видимость спокойствия.
— Дерас, дайте ему вашу флягу. Что здесь произошло?
— Не буду я пить, — покачал головой палач. — Я уже выпил с утра, хватит, – затравленный взгляд метнулся в сторону Реми. — Господин Алларэ меня нашел, велел взять инструменты, привез сюда, потом велел пытать… этого, — на невыразительном лице проступил дикий ужас, когда палач покосился на пустое ложе.
— Этого. Который давеча велел пытать господина Алларэ. А я не умею! — стон взвился к потолку. — Не мое это дело! Оно ж сто лет как запрещено! Я только от деда рассказы слышал! А они велят, а им-то что!!! Дерас прошел вперед, ненароком опрокинув жаровню — угли полетели по полу, зашипели на влажных пятнах — все-таки всунул в руки палачу фляжку, толкнул в бок: «Пей!»
— Один, другой, и все ко мне, — пожаловался городской палач, потом залпом выхлебал половину фляги. — А я что? Ну и вот. Я ж ему говорил, что помрет, а он мне, так надо, я приказываю. И правда, помер. А господин Алларэ…
— А господин Алларэ его воскресил, верно? — с участием спросила Кларисса, подходя к столу. Женщина была бледна, но держалась прямо, даже слегка улыбалась, вот только от этой улыбки мороз шел по коже. — И вы продолжили. Так?
— Так, ваша милость! Не мог я его не слушаться!
— Что же случилось потом?
— Потом заснул я, и приснилось мне, что вот свет, и нету его, — шепотом прохрипел палач, и вдруг разрыдался в голос. — Как же я теперь… святого человека… кто же я теперь? — доносились сбивчивые причитания. «Святого? — передернулся Фиор. — Даже после такой смерти герцогу Скорингу нечего делать рядом с Сотворившими. Разве что в виде худшего наказания. Для всех. Эти трое рядом не поместятся…» Тейн сидел на корточках рядом с Реми и осторожно, не касаясь, водил ладонью над лицом.
— На вашем месте, господин герцог, я бы убрал этого страдальца, пока не проснется господин Алларэ. Не только из Шенноры, но и из Собры.
— Да… Да, сейчас я распоряжусь, — выдавил Фиор. — Реми — что с ним?
— Пока что он будет спать, — пожал узкими плечами Тейн. — Потом будет видно. Господин герцог, на вашем месте я бы взял с тех двоих клятву ни словом не напоминать ему о всем том, что здесь случилось.
— Он же сам вспомнит? — изумился регент. — И…
— Не вспомнит, если не напоминать. О нем позаботились, — странным шелестящим голосом сказал бывший адепт веры истинного завета, потом прикрыл глаза ладонью и расхохотался в голос.
Решетка подалась куда легче, чем предполагал ее вид. Саннио не без интереса посмотрел на каменные петли — смазывают их каждый день, что ли? Или просто камень настолько гладкий, что высоченная, в два его роста, дверная решетка кажется невесомым перышком.
Внутри все оказалось примерно так, как и описывали. Пещера представляла собой безупречную полусферу, единственную правильную форму во всем Храме. Посредине камень вспухал, образуя подобие алтаря. Если верить книгам, алтарь напоминал сложенные чашей ладони. Саннио пожал плечами: куда больше походило на кучку вывернутой земли, которые появляются над кротовыми лазами. Тут кто-то выбрался наружу, или, напротив, закопался, быстро-быстро выбрасывая наружу почву. Только вместо земли был камень, гладкий и очень твердый черный камень, а тогда, наверное, он был расплавленным. В котел бросили булыжник, вот поднявшиеся брызги и застыли во мгновение ока… Чаша, она же нора, была до краев заполнена зеркально поблескивавшей водой. Саннио сунул туда палец, выудил застывшую капельку воска, вздохнул. Огарки уже убрали, но потеки воска из холодной воды никто не вычерпал. На краю чаши стоял маленький медный ковшик, слегка помятый — должно быть, роняли не один раз. Молодой человек зачерпнул воды, понюхал, но пить не стал. Вода припахивала кровью. На камне тоже была кровь, еще на полу. Не так уж и много, просто несколько лаково поблескивающих пятен. Еще по левую руку по полу разливалась лужа чего-то темного и вязкого. Жидкость слегка дымилась, ее уже осталось совсем немного, о прежних размерах лужи напоминала только темная граница шагах в двух от зыбких струек пара. Туда Саннио старался не смотреть. Противно было. Посреди лужи дотлевал оплавленный, словно в кислоту погруженный меч.