А Гамлет немедленно смывался к своей поздней любви. Там ему было тепло, уютно и радостно. Мальчик уже учился в физико-математической школе, хорошо успевал, с радостью хвастался успехами на олимпиадах. Гамлет не жалел слов для похвал, но делал это сдержанно, по-мужски. Сказать, что Инна была благодарна, это ничего не сказать. Глаза сами по себе наливались слезами, и приходилось сморкаться в изящный кружевной платок. Заслышав эти деликатные сморкания, Гамлет умилялся, нежно утирал своей огромной ладонью ее лицо. И рассказывал что-нибудь смешное из азербайджанской жизни. Азербайджанцы его вообще очень смешили: «Они букву «б» заменяют на «п» — яплоко, пуфет, пезопразие…» Хорошо им было вместе.
Мучила, конечно, раздвоенность. Со своим решительным характером он от нее страдал и мне жаловался. Я его утешал, говоря, что это участь вообще всех мужчин уже на молекулярно- генетическом уровне. «Хорошо быть ученым», — вздыхал Гамлет. «Я не ученый, а практик, — отвечал я, не вдаваясь ни в какие пояснения, — ты сам ученый по томатам и помидорам. Тоже раздвоение».
Жизнь текла, ее страницы перелистывались. Гамлет стал хворать. «Вовка, — звонил он мне, — я приехал задний мост починять. Геморрой замучил». — «Ну, задний мост — дело житейское, лишь бы не передний, там посложней. А задним даже твой любимый Наполеон страдал (где-то я вычитал?)». — «Великий был человек, но перебрал с властью. Откусил больше, чем мог проглотить. Вот оно и застревало». Образный подход.
Он был хорошим организатором. Институт поставил на ноги. Плодоносило все. На суровой армянской земле вырастали невиданные овощи: вьетнамские кабачки, синяя редька, сладкий лук. Но вершиной всего были помидоры. Лучшие образцы Гамлет привозил в Москву и раскладывал на кухонном столе: «Это вот я, — указывал он на толстый мясистый помидор под названием «бычье сердце». — А это ты, — изящные продолговатые сливки так и просятся в рот. — А это симпатичная мелюзга-вишеньки — детский вариант». Гамлет гордился этим не меньше, чем Наполеон своими победами. Инна ласково улыбалась, сын, теряя ученую солидность, с восторгом и повизгиванием поглощал мелюзгу. Гамлет был доволен. В Ереване шофер относил домой ящики с ровными одинаковыми плодами. Аида из них делала томатную пасту с чесноком. Закатывала в банки. На зиму. Сыновья помидоры не любили (или невзлюбили). Друзья уважали томаты, насаженные на шампуры между большими кусками мяса. Вкусно!
Так он мотался между двумя столицами, большой и малой, между чувством и долгом, между молотом и наковальней… Он умер в самолете Москва — Ереван. Молниеносно. Инфаркт.
Смерть праведника. Всех близких эта смерть оглушила. Как молотом по башке. Все опешили, говорили шепотом.
Инна истово молилась в церкви. Спасалась. Ни с кем не хотела общаться. Потом забрала сына и уехала в Финляндию. Навсегда. Прошли годы, но «Песню пахаря» я помню до сих пор. И Гамлета, конечно, тоже. Хотя у него было другое имя.
Но это уже не моя тайна.
Коко Шанель
У нее была танцующая походочка. Что-то среднее между фокстротом и чарльстоном. Одета она очень стильно: полусапожки с «шашечками» на отворотах, юбка с тем же рисунком по подолу, а дальше — всюду шашечки: на обшлагах жакета, воротничке-стоечке, сумочке и даже пудренице, которую она часто доставала. Прямо садись — и в любом месте играй в шашки. Вернее, в поддавки. Когда я выразил неподдельное восхищение ее стильным одеянием, она гордо и устало вздохнула: «Что ж вы хотите? Коко Шанель целиком, без пробелов. В Париже одеваюсь. У меня и Версаче есть. Как-нибудь покажусь в нем. Закачаетесь!»
Было от чего закачаться. Много ли у меня пациенток, которые одеваются в Париже и имеют такую походку? Вот то-то! Она лечилась у нас от всяких обменных болячек — артритов, артрозов, даже от подагры. Возраст для этого был вполне подходящим. Самое удивительное, что лечение ей помогало. Она даже ходить стала плавнее. Может, она и вихляла от артрита, и я возвел напраслину? Неважно. В общем, дело пошло на поправку, и тогда она занялась устройством мужа.
— Понимаете, профессор, мы переехали в Москву из N-ска, с Волги, город большой, но все-таки провинции, захотелось настоящей жизни. У меня там была пара асфальтовых заводов, дело хорошее, прибыльное, хоть мы и дураки, но дороги худо-бедно строим. А муж работал в исполнительной власти, большой пост занимал. Когда я заводы продала и махнула в столицу, он как бы остался без дела и захандрил, точнее говоря, запил. Я знаю — у вас много знакомых, вы не могли бы его устроить на какую-нибудь ответственную работу? Я заплачу, очень хорошо заплачу, знаю, это в Москве стоит денег. Ему немного надо — чтоб кабинет был просторный и машина персональная, а с работой он совладает, дело нехитрое, сиди и покрикивай.
Я слегка удивился ее просьбе и решительно отказался.
— Вот, профессор, что получилось из-за вашего отказа! Он сказал через неделю: «Раз ты не можешь меня устроить достойно, то купи мне хотя бы «пятисотый» «Мерседес», иначе буду вынужден запить».
— Какой шантажист! А вы что?
— А я что?! Купила! Муж все-таки! Но это его от водки не отвратило. «Мерс» стоит, а он пьет. Сын теперь выступает: «Ему купила — и мне купи! Мне больше надо!» Наверное, куплю…
— Эдак у вас и денег на Версаче не хватит!
— Хватит, я еще дачу покупаю. Запихну мужа туда, подальше, с глаз долой.
— Что ж, попутного ветра!
Прошло полгода, может, чуть больше.
Однажды она примчалась по-настоящему взволнованная — у мужа инсульт, лежит в больнице, говорят, нужна консультация нейрохирурга. Как бы не аневризма. Сама вся в красном ансамбле — туфли, жакет, шляпка, сумка. Наверное, в честь этой аневризмы. Уши тоже красные, волнуется. Обратился к своим коллегам-специалистам. Поехали, подтвердили. Надо обязательно оперировать.
Перевезли его к нам в нейрохирургию, прооперировали удачно. Стал ходить под ручку с женой. Она сменила тревожный ансамбль на более спокойный — голубой. Под цвет глаз. Даже помолодела. Оказывается, подтяжку успела сделать — глаза широко раскрылись, складки впереди ушей переместились назад за эти самые уши. На лбу — ни одной морщинки, прямо «лебединое озеро», вернее, новый каток ЦСКА. Очень красиво.
У мужа от инсульта остались затруднения речи и хромота. Ходил переваливаясь, высокий, полный, пузо вперед, в шикарном адидасовском костюме. Она поддерживала его сбоку и что-то бубнила… «От пьянства кодирую», — говорила с усмешкой, а он радостно ржал. Настойчивости у нее было не отнять — водила на все процедуры: гимнастику, массаж, логопедию. С логопедом договорилась на два занятия в день, контролировала каждый шаг.
Дела налаживались, они стали гулять по парку, потом выписались. Логопед и массажист приезжали на дом. Она его вывозила на том злополучном «Мерседесе» «проветриться» — на Поклонную гору, на ВДНХ.
Однако идиллия длилась недолго — муж снова перепил. Она отъехала по делам, а он отмечал факт выздоровления и увлекся. Сын вызвал ее из Оренбурга, она там какой-то бизнес прикупала. Прилетела злая как черт (по ее рассказу), мужа по щекам отхлопала (благо после операции это стало доступно) — аневризма устранена. Муж утерся и протрезвел. Она вернулась к классике. Коко Шанель. Только добавила клеточки на шляпке.
Красиво жить не запретишь!
Рука мастера
Меня спрашивают про иглотерапию, каково мое мнение. Оно, как теперь говорят, неоднозначно. Все зависит от личности специалиста. Удачлив ли он, достаточно ли интуитивен, верит ли сам в этот способ лечения. И, конечно, насколько опытен. Специальность эта ненаучна и потому практически неповторима.