— Но я ничуть не больше знаю об одиночестве на этой неделе, чем знала о веселье и долге на прошлой, — пожаловалась Ребекка.
— Ты стремилась позабавить класс, когда писала о веселье и долге, — с упреком сказала мисс Дирборн, — поэтому ничего хорошего не вышло.
— Я не знала, что вы заставите нас читать наши сочинения вслух, — смущенно улыбнулась Ребекка.
Тему «Веселье и долг», предложенную ученикам в качестве источника вдохновения, нужно было раскрыть прямо на уроке за пять минут. Ребекка ломала голову, пыхтела, потела, но, когда настала ее очередь прочитать сочинение вслух, ей пришлось признаться, что она ничего не написала.
— По меньшей мере, две строчки на твоей дощечке были, — настаивала учительница, — я видела.
— Мне бы не хотелось их читать, — взмолилась Ребекка. — У меня плохо получилось.
— Читай, что получилось — хорошо или плохо, мало или много. Я ни для кого не делаю исключения.
Ребекка, охваченная тайным смехом, страхом и стыдом, поднялась и негромко прочитала двустишие:
Голова Дика Картера исчезла под партой, а Ливинг Перкинс задохнулся от смеха.
Мисс Дирборн тоже засмеялась; она сама была еще почти девочкой, а обучение детей так редко взывает к чувству юмора учителя.
— Придется тебе, Ребекка, остаться после уроков и сделать новую попытку, — сказала она, но сказала с улыбкой. — Идея, заложенная в твоем стихотворении, не очень-то хороша для положительной девочки, которая должна находить удовлетворение в исполнении своего долга.
— Это не моя идея, — сказала Ребекка извиняющимся тоном. — Я успела написать только первую строчку, когда увидела, что вы собираетесь позвонить в колокольчик и сказать, что время истекло. У меня было написано «не в ладах», и я не смогла придумать ничего другого, кроме «трах», «страх» и «крах». Но я переделаю этот стишок так:
— Так, пожалуй, лучше, — ответила мисс Дирборн, — хотя, я думаю, что «не в ладах» не слишком красивое выражение, чтобы употреблять его в поэзии.
Получив указания по использованию слова «человек», придающего изящество и утонченность литературному произведению, Ребекка старательно переписала свое сочинение об одиночестве в соответствии с рекомендацией мисс Дирборн. В результате оно приобрело следующий вид, который вряд ли удовлетворил как учительницу, так и ученицу.
Нельзя сказать, что человек одинок, если у человека есть чудесные мысли, которые всегда могут принести утешение. Человек сидит в одиночестве, это правда, но ведь человек думает. Человек открывает любимую книгу и читает любимый рассказ. Человек разговаривает с тетей или братом, ласкает кошку или разглядывает альбом с фотографиями. Есть также и работа: какая это радость для человека, если оказалось так, что человек любит работу! Маленькие домашние обязанности не дают человеку скучать. Чувствует ли человек себя осиротелым, когда собирает щепки на растопку перед вечерней трапезой? Или когда человек моет ведро, перед тем как идти доить корову? Конечно же, нет.
Р. Р. Р.
— Звучит просто ужасно, — вздохнула Ребекка, когда прочитала это вслух после уроков, оставшись наедине с мисс Дирборн. — От того, что пишешь везде «человек», ничуть не становится больше похоже на книжку, и к тому же выглядит глупо.
— Ты пишешь такие странные вещи, — заметила мисс Дирборн. — Не понимаю, зачем тебе понадобилось упоминать о щепках для растопки.
— Но ведь я говорила о домашних обязанностях в предыдущем предложении, а собирать щепки и есть одна из моих домашних обязанностей. Вам не кажется, что очень красиво называть ужин «вечерней трапезой»? А какое прелестное слово «осиротелый»!
— Да, эта часть сочинения очень хороша. Но вот кошка, щепки и ведро мне не нравятся.
— Хорошо! Вычеркну! — сказала Ребекка. — И корову тоже?
— Да, и корову. Мне не нравятся коровы в сочинениях, — ответила привередливая мисс Дирборн.
Поездка в Милтаун не обошлась и без прискорбных последствий малого масштаба. На следующей неделе мать Минни Липучки сказала Миранде Сойер, что той необходимо обратить внимание на поведение Ребекки, которая склонна к «ругательствам и богохульствам» и не далее как в этот самый день произнесла нечто совершенно ужасное в присутствии Эммы-Джейн и Ливинга Перкинса, которые, правда, только засмеялись в ответ и погнались за ней по дороге.
Ребекка с негодованием отвергла предъявленные ей обвинения, и тетя Джейн поверила ей.
— Но все же покопайся в памяти, Ребекка, и попробуй догадаться, какие твои слова подслушала Минни, — попросила она. — Не злись и не упрямься, но хорошенько подумай. Когда они погнались за тобой по дороге? Что вы делали?
Неожиданная догадка озарила ум Ребекки.
— О! Теперь понимаю! — воскликнула она. — Сегодня все утро шел сильный дождь, вы ведь помните, и на дороге было полно луж. Мы шли все вместе — Эмма-Джейн, Ливинг и я; я была впереди. В одном месте вода ручьем текла через дорогу к сточной канаве, и это напомнило мне постановку «Хижины дяди Тома», которую мы видели в Милтауне. Там Элиза хватает своего малыша и бежит, прыгая с льдины на льдину, через Миссисипи, а за ней гонятся собаки. Мы не могли удержаться от смеха, когда вышли из павильона, где шло представление, потому что там была такая маленькая сцена, что Элизе приходилось бегать кругами, и то собака гналась за ней, то она за собакой. Я знала, что Ливинг тоже вспомнит про Элизу, поэтому сняла плащ и завернула в него мои книжки, как ребенка, а потом закричала: «Боже мой! Река!» — именно это кричит Элиза в пьесе — и запрыгала через лужи, а Ливинг и Эмма-Джейн погнались за мной, изображая собак. Но эта глупая Минни Липучка ничего не понимает в играх. Элиза совсем не ругалась, когда выкрикнула: «Боже мой! Река!» Это было больше похоже на молитву.
— Ну, у тебя не было необходимости ни молиться, ни ругаться посреди дороги, — сказала в ответ Миранда. — Но я рада: я боялась, что дело обстоит хуже. Боюсь, тебе на роду написано причинять неприятности себе и другим, пока ты не укоротишь свой непокорный язык.
— Иногда мне хочется укоротить язык Минни, — пробормотала Ребекка, направляясь в столовую, чтобы накрыть стол к ужину.
— Ну и ребенок! — сказала Миранда, снимая очки и откладывая чулок, который штопала. — Тебе не кажется, что она чуточку сумасшедшая, а, Джейн?
— Я думаю, что она не похожа на других, — ответила Джейн задумчиво, и чуть заметная тревога отразилась на ее милом лице, — но к лучшему это или к худшему, трудно сказать, пока она не вырастет. В ней есть самые разнообразные задатки, но иногда мне кажется, что мы не способны справиться с ней.
— Что за вздор! — сказала Миранда. — Говори за себя. Я чувствую, что способна справиться с любым ребенком, какой только родился на свет!
— То, что ты так считаешь, не значит, что так оно и есть на самом деле, — с улыбкой возразила Джейн.
Открытое выражение своего мнения стало до совершенно пугающей степени входить у нее в привычку.
Глава 12 «Вот бледный мученик, взгляни»
Примерно в это же время у Ребекки, прочитавшей рассказ о спартанском мальчике, зародилась идея о необходимости какой-либо мягкой формы самонаказания, которую можно было бы применять тогда, когда она будет вполне уверена в том, что это окажется для нее полезным. Непосредственной причиной такого решения послужил случай несколько более печальный, чем те, что обычно имеют место на жизненном пути, изобилующем печальными событиями.
Облаченная в свое лучшее платье, Ребекка отправилась на чай к Коббам, но, проходя по мосту, была внезапно очарована красотой реки и оперлась о свежевыкрашенные перила, чтобы полюбоваться мощным потоком, стремительно несущимся с плотины. Опустив локти на верхнюю перекладину и склонившись вперед с восхитительной непринужденностью, она стояла там, мечтая.