— Чтобы это выяснить, лучше всего его открыть, — заметила мисс Миранда.
В пакете, как оказалось, находились два меньших пакетика, и Ребекка дрожащими пальцами открыла тот, который был адресован ей. В таких обстоятельствах у любого задрожали бы пальцы. Из пакетика появилась коробочка, и, когда крышка ее была поднята, взглядам открылась длинная нить нежно-розовых коралловых бусин, на которой висел крест из вырезанных из такого же коралла бутонов розы. На дне лежала открытка с надписью: «Веселого Рождества! Мистер Аладдин».
— Ну и ну! — воскликнули обе тетки, приподнявшись со стульев. — От кого это?
— От мистера Ладда, — сказала Ребекка чуть слышно.
— От Адама Ладда! Впервые в жизни такое вижу! Миранда, помнишь, Элен Бернем говорила, что он собирается прислать Ребекке подарок к Рождеству? Но я никак не предполагала, что он это сделает, — сказала Джейн. — А что в другом пакетике?
В другом пакетике, адресованном Эмме-Джейн, лежала серебряная цепочка с голубым эмалевым медальоном. Радость переполнила сердце Ребекки — он вспомнил их обеих! К пакету было приложено письмо, в котором говорилось:
Дорогая мисс Ребекка Ровена!
По моим представлениям, рождественским подарком должно быть нечто совершенно ненужное и бесполезное. Я всегда замечал, что людям нравится, когда я дарю им такого рода вещи, так что, надеюсь, я сумел угодить вам и вашей подруге. Прошу вас, наденьте это украшение сегодня после обеда: мне очень хочется увидеть его на вас, когда я приеду на моих новых санях, чтобы взять вас обеих прокатиться. Моя тетя в восторге от мыла.
Ваш преданный друг
— Как это мило с его стороны! — воскликнула мисс Джейн. — Лидия Бернем говорит, что он очень любит детей. Теперь садись и позавтракай, Ребекка, а когда мы вымоем посуду, ты сбегаешь к Эмме и отнесешь ей цепочку. Что с тобой, дорогая?
Казалось, что разные чувства Ребекки всегда хранились, так сказать, в смежных отделениях и постоянно смешивались. В этот момент, хотя у нее не хватало слов, чтобы выразить радость, хлеб с маслом почти застревал у нее в горле, а иногда по щеке украдкой скатывалась слеза.
Мистер Ладд заехал после обеда, как и обещал, и познакомился с тетками, получив о них обеих в пять минут такое же полное представление, как если бы знал их долгие годы. На низенькой скамеечке возле огня сидела Ребекка, молчаливая и робкая. Она ни на мгновение не забывала о своем великолепном наряде и присутствии тети Миранды и потому не могла вымолвить ни слова. Это был один из «прекрасных дней» ее жизни. Радость, волнение, цвет ее зеленого платья, прелестное коралловое ожерелье на время превратили маленького бурого воробышка в райскую птицу, и Адам Ладд смотрел на нее с явным удовлетворением. А затем было катание на санях — тогда-то к ней вернулся дар речи, и болтала она как сорока! Так завершился этот чудесный день. И много-много ночей после этого Ребекка засыпала, засунув руку под подушку и крепко держа драгоценную коралловую нить, чтобы быть уверенной, что ее сокровищу ничто не грозит.
Другой вехой был отъезд из Риверборо семейства Симпсонов со всем их имуществом, в котором самым заметным предметом была банкетная лампа. Было замечательно избавиться от ненавистного присутствия Маятника, но, с другой стороны, потеря разом нескольких активных участников игр оставила заметную брешь в «юных кругах» Риверборо, а Ребекка была вынуждена подружиться с малышом Робинсонов, так как он был единственным в деревне в ту зиму грудным младенцем. Вечером накануне отъезда верный Маятник подошел к боковой двери кирпичного дома и, когда Ребекка открыла дверь в ответ на его стук, запинаясь, торжественно произнес:
— Б-будем встречаться с т-тобой, когда т-ты вырастешь?
— Разумеется, нет, — отвечала Ребекка, закрывая, слишком уж поспешно, дверь перед своим скороспелым обожателем.
Мистер Симпсон вернулся домой как раз вовремя, чтобы перевезти жену и детей в тот городок, где все они появились на свет, — городок, никак не ожидавший их с распростертыми объятиями. Переезд Симпсонов проходил под бдительным надзором деревенских властей, и за ним с тревогой следили все соседи, но, несмотря на принятые меры предосторожности, стул с кафедры священника, несколько керосиновых ламп и маленькая печь исчезли из церкви и были успешно обменены мистером Симпсоном на пути из его старого дома в новый. Ребекка и Эмма-Джейн пережили несколько часов настоящего горя, узнав о том, что одна деревня на том же пути приобрела благодаря посредничеству честолюбивого молодого священника великолепную банкетную лампу Симпсонов для своей новой церкви. Деньги во время этой сделки из рук в руки не переходили, так как священник сумел получить лампу в обмен на старый велосипед. Единственным приятным обстоятельством во всем этом деле было то, что мистер Симпсон, оказавшись не в состоянии утешить своих отпрысков в связи с утратой столь дорогого для них предмета, сел на велосипед и уехал на нем с тем, чтобы его снова не видели и не слышали в течение долгого времени.
Этот год был примечателен еще и тем, что Ребекка росла не по дням, а по часам. С тех пор как ей исполнилось десять лет, она, казалось, не вытянулась ни на дюйм, но затем, однажды взявшись расти, отнеслась к этому делу точно так же, как относилась ко всякому другому, — с такой энергией, что тетя Джейн месяцами не делала ничего другого, как только удлиняла юбки, лифы и рукава. Но наконец, несмотря на все хитрости, известные бережливой новоанглийской женщине, ни отпускать, ни надставлять больше уже было нельзя, и платья пришлось отправить на Солнечный Ручей, где их предстояло перешить для Дженни.
Была и еще одна веха, печальная, — маленькая могилка под ивой на Солнечном Ручье. Мира, младшая в семье, умерла, и в связи с этим Ребекка ездила домой на две недели. Вид маленького неподвижного тела, того, что прежде было Мирой — особенной любимицей Ребекки с самого дня рождения, — пробудил целый сонм новых мыслей и вопросов: тайна смерти приводит человека к осознанию еще большей тайны жизни.
На этот раз пребывание в родном доме было грустным для Ребекки. Смерть Миры, горе матери, отсутствие Джона — лучшего друга Ребекки, обособленность маленького домика и суровая экономия, как всегда соблюдавшаяся в нем, — все складывалось так, чтобы привести в уныние ребенка, который был так восприимчив к красоте и гармонии, как Ребекка.
Ханна за время отсутствия Ребекки превратилась во взрослую женщину. У нее всегда был странный, недетский вид, но теперь в некоторых отношениях она казалась старше даже тети Джейн — более сдержанной, более уравновешенной. Она была хорошенькой, хотя немного бесцветной, — хорошенькой и умелой.
Ребекка гуляла по тем местам, где так любила играть в раннем детстве. Все это были хорошо знакомые, заветные места, некоторые из них были известны Джону, некоторые — только ей одной. Здесь было место, где росли «индейские трубки»,[25] был и кусочек болотистой почвы, где бахромчатые горечавки всегда были необыкновенно большими и синими, и горный клен, где она однажды нашла гнездо иволги, и живая изгородь, в которой обитали полевые мыши, и покрытый мхом пень, где бледные поганки имели обыкновение вырастать как по мановению волшебной палочки, и ямка у корней старой сосны, где устроила свой домик почтенная жаба, — это тоже были вехи ее детства, и она смотрела на них словно с неизмеримого расстояния. Любимый маленький солнечный ручей — ее второй главный собеседник после Джона — был невеселым обществом в это время года. Не было смеющейся воды, вспыхивающей в солнечных блестках. Летом радостный поток, пританцовывая, бежал по белой гальке к глубоким заводям, чтобы там остановиться и задуматься. Теперь, как Мира, он был холодным и неподвижным, закутанным в снежный саван. Но Ребекка опустилась на колени возле того места, где он был самым глубоким, и, приложив ухо к блестящей ледяной корке, услышала слабый звенящий звук. Все было в порядке. Солнечный ручей снова запоет весной; быть может, к Мире тоже придет время песен — и она спрашивала себя, где и как. Во время этих прогулок она непрестанно думала — думала об одном. Ханне никогда не предоставлялась возможность хоть на время освободиться от повседневных забот и работы на ферме. До сих пор она (Ребекка) наслаждалась всеми преимуществами жизни в кирпичном доме. И хотя жизнь эта отнюдь не была путем, усеянным розами, в ней были удобства и общество других детей, так же как и возможность учиться и читать. Сам по себе Риверборо не был широким миром, но он был крошечной щелочкой, позволявшей взглянуть на мир, и это было бесконечно лучше, чем совсем ничего. Ребекка пролила не одну тихую слезу, прежде чем почувствовала в себе достаточно твердости, чтобы отказаться в пользу сестры от того, к чему так сильно стремилась сама. Однажды утром, когда ее пребывание на ферме подходило к концу, она решительно приступила к делу и сказала: