Маленьким Пророком[76] назвала Размазню Симпсона жена нового священника. Его полное имя было Илайша-Джеримайя Симпсон, но оно редко звучало в таком виде, так как если его обладателю и удавалось иногда избежать унизительного прозвища Размазня, то укороченное Лайша считалось вполне достаточным для мальчугана, носившего свои первые брюки, — да и те, как считалось, он надел слишком рано. Поэтому он был Лайшей для жителей поселка, но Маленьким Пророком для молодой жены священника.
Из окна гостиной миссис Бакстер Ребекке был виден выкрашенный коричневой краской дом Кеймов. Пыльная малоезженая дорога, на которой между тележными колеями росли пучки травы, вилась вверх по холму к самому порогу дома, а внутри, за дверью, затянутой розовой сеткой от мух и комаров, лежал чудесный полукруглый коврик с надписью: «Добро пожаловать» — оранжевыми буквами на зеленом фоне.
Ребекке очень нравилась миссис Кейм, которая была подругой тети Миранды и одной из тех немногих, кто обменивался визитами с этой довольно необщительной старой леди. Ферма Кеймов находилась на расстоянии небольшой пешей прогулки от кирпичного дома, так что, когда урожай был убран, Ребекка могла идти полем, и невозможно описать радость, с какой она бежала в ту сторону, когда тетки давали ей какое-нибудь поручение к миссис Кейм, — ведь по дороге можно было забежать к священнику и его жене, которые стали для девочки такой поддержкой и опорой в жизни. Ей нравилось смотреть, как миссис Кейм вытряхивает свой коврик, словно бросая в лучах летнего солнца как радостное приветствие новому дню бодрое «Добро пожаловать!». Ей нравилось смотреть, как миссис Кейм раз десять за утро, подойдя к затянутой сеткой двери, приоткрывает ее и выгоняет воображаемую муху из священных границ помещения. Ей нравилось смотреть, как миссис Кейм, поднявшись по лестнице, ведущей из подвала в боковой садик, появляется таинственным образом, словно из недр земли, неся в обеих руках блестящую кастрюлю с молоком, а затем исчезает среди штокроз или подсолнечника, удаляясь в направлении свиного загона или курятника.
Ребекка не любила мистера Кейма, так же, впрочем, как не любили его и миссис Бакстер, и Илайша. По правде сказать, мистер Кейм, с его огненно-рыжей бородой, веснушчатым лицом и грубоватыми манерами, был человеком, которого трудно полюбить, а в его коричневом домике не было детей — детей, которые могли бы разгладить суровые складки на лбу этого человека и смягчить его резкий голос.
Впервые жена нового священника увидела Маленького Пророка, когда сидела однажды ранним утром возле своего дома в тени большого клена. Крошечная фигурка двигалась по заросшей травой дороге, ведя на веревке рыжую корову. Если бы это были маленький мальчик и маленькая корова, или среднего роста мальчик и обычных размеров корова, или взрослый мужчина и большая корова, миссис Бакстер, вероятно, не обратила бы на них внимания, но это был очень маленький мальчик с огромной коровой — и такое сочетание не могло не привлечь взгляд. Ей трудно было угадать, сколько лет ребенку, она лишь понимала, что он слишком мал для своего возраста, каким бы этот возраст ни был.
Корова была темно-рыжей, с изогнутым рогом, белой звездочкой на лбу и большим, как будто удивленным глазом — у нее, конечно, были два глаза, и оба казались удивленными, но левому придавали выражение чрезвычайного изумления несколько белых волосков, иногда проглядывавших посередине лохматой брови.
У мальчика было худенькое выразительное лицо, вьющиеся каштановые волосы, короткие брюки с заплатами на обоих коленях и сдвинутая на затылок потрепанная соломенная шляпа. Он топотал следом за коровой, иногда хватаясь за веревку обеими руками, и продвигался вперед, то и дело спотыкаясь и подпрыгивая, так как животное не оставляло ему времени, чтобы смотреть, куда ступают его босые ноги.
До пастбища Кеймов было еще добрых полмили, а корова, как казалось, вовсе не спешила добраться до него. Она часто покидала дорогу и забредала в лощины, где, на ее взгляд, трава была слаще. В одну из таких исследовательских экспедиций она пустилась как раз тогда, когда поравнялась с большим кленом возле дома священника, и тем самым дала возможность миссис Бакстер окликнуть мальчугана:
— Это твоя корова?
Илайша покраснел и улыбнулся. Он старался говорить скромно, но все же в голосе его прозвучала нотка гордости, когда он многозначительно ответил:
— Это… почти моя корова.
— Как это? — удивилась миссис Бакстер.
— Ну вот если я еще двадцать девять раз отведу ее на пастбище и она ни разу не запутается ногами в веревке, а я ни разу ее не испугаюсь, то она станет моей законной коровой. Так мистер Кейм обещал. А вы боитесь коров?
— Да-а, — призналась миссис Бакстер, — немного боюсь. Я ведь всего лишь женщина, и мальчики не могут понять, как нас пугают коровы.
— Я могу! Они ужасно большие, правда?
— Просто огромные! Когда корова направляется в мою сторону, я всегда думаю, что она одно из самых больших животных на свете.
— Да, я тоже. Лучше об этом не думать. А очень часто они людей бодают?
— Ну нет; на самом деле едва ли кто-нибудь вообще слышал о таком случае.
— А если корова наступит кому-нибудь на босую ногу, то ведь раздавит, правда?
— Правда, но ведь погонщик-то ты. Не давай им наступать тебе на ноги; ты — человек со свободной волей, а они — всего лишь коровы.
— Я знаю; но, может быть, есть и коровы со свободной волей, и если такая захочет раздавить тебе ногу, так ничего не поделаешь, потому что нельзя ни бросить веревку, ни убежать, — так мистер Кейм говорит.
— Нет, конечно, бежать не годится.
— А там, где вы раньше жили, все коровы залезали в болотистые места, когда их гнали на пастбище, или некоторые все-таки шли по дороге?
— Там, где я жила, не было ни коров, ни пастбищ, поэтому-то я ничего в этом не понимаю. А зачем твоей корове веревка?
— Она не любит ходить на пастбище — так мистер Кейм говорит. Иногда ей хочется остаться дома, и тогда она с полпути поворачивает обратно.
«Боже мой! — подумала миссис Бакстер. — Что же бывает с этим малышом, когда корове вдруг вздумается повернуть обратно?»
— Тебе нравится быть ее погонщиком? — спросила она вслух.
— Н-нет, не очень. Но, понимаете, это будет моя корова, если я еще двадцать девять раз отведу ее на пастбище и она при этом ни разу не запутается ногами в веревке, а я ни разу не испугаюсь. — И широкая улыбка на миг прояснила встревоженное личико. — Долго еще она будет пастись в канаве? Может быть, я должен крикнуть: «Жвей-жвей»? Так мистер Кейм говорит: «Жвей!» Это значит «поживей».
Окрик прозвучал слабо, и корова продолжала мирно щипать траву. Мальчик доверчиво поднял глаза на жену священника, а затем оглянулся назад, чтобы посмотреть, не наблюдает ли Кэссиус Кейм за ходом событий.
— Что же нам делать дальше? — спросил он.
Это теплое, сердечное маленькое «нам» восхитило миссис Бакстер; оно так приятно делало и ее участницей этого предприятия. Она, разумеется, была плохой советчицей там, где дело касалось коров, но, когда Илайша произнес: «Что же нам делать дальше?», она собрала всю свою храбрость, мгновенно оживившись и почувствовав себя изобретательной и сильной.
— Как зовут корову? — спросила она, выпрямившись на сиденье качелей.
— Ромашка; но она, похоже, не очень хорошо знает свое имя… И на ромашку она ни капельки не похожа.
— Ничего. Ты должен крикнуть: «Ромашка!» — как можно громче и дернуть за веревку изо всех сил, а я в ту же минуту закричу во весь голос: «Жвей!» А если она быстро двинется с места, мы не должны бежать или показать, что испугались!
Так они и поступили; способ оказался чудодейственным, и миссис Бакстер ласковым взглядом проводила своего Маленького Пророка, которого корова быстро тащила следом за собой вниз с холма.
Один за другим проходили прекрасные августовские дни. Ребекка часто заходила к священнику и не раз встречала Илайшу, но Ромашка редко присутствовала при этих встречах, так как теперь мальчик гнал корову на пастбище в самые ранние утренние часы. Пастбище находилось довольно далеко, путь к цели, который выбирала Ромашка, всегда оказывался чрезвычайно извилистым, а мистер Кейм подчеркивал необходимость доставлять ее на пастбище по меньшей мере за несколько минут до того, как ее нужно будет уводить домой. И хотя мистер Кейм не нравился Ребекке, она чувствовала, что это его замечание не лишено здравого смысла. Иногда миссис Бакстер и Ребекка мельком видели Илайшу с Ромашкой, возвращающихся домой к вечерней дойке: корова безмятежно пережевывала свою жвачку, ее мягкое белое вымя, полное молока, висело почти до земли, а удивленный глаз вращался с привычным выражением «безумной ярости». Это свирепое вращение глазом, как обычно уверяли Илайшу, ничего не значило; но в таком случае поведение коровы было достойно сожаления — так считала Ребекка, и миссис Бакстер была с ней согласна. Иметь кровожадное выражение глаза и в то же время быть совершенно добродетельным и действующим из лучших побуждений животным — вот уж поистине несчастье.