Вскоре начало темнеть, и миссис Бакстер с Ребеккой вошли в дом, чтобы посмотреть, как миссис Кейм в первый раз зажжет свою новую лампу, взглянуть на последний половик ее работы (чудесное произведение искусства, полностью изготовленное из крашеных остатков нижних юбок) и послушать, как жена доктора будет играть на цимбалах «Часто в тихий час ночной».
Закрывая дверь на веранду, обращенную в сторону скотного двора, женщины услышали, как хрипит и кашляет корова, и переглянулись со словами:
— Ромашка пожадничала; теперь у нее несварение.
Илайша с заходом солнца обычно отправлялся в постель, дядюшки Кэша дома не было — он уехал к доктору, чтобы тот перебинтовал ему поврежденную молотилкой руку, — так что на скотном дворе оставался лишь Билл Питерс, батрак. Вскоре он вошел в дом, спросил, когда вернется хозяин, и сказал, что корова хрипит все сильнее и сильнее и что, должно быть, что-то с ней не в порядке, но он не может заставить ее раскрыть пасть пошире, чтобы разглядеть, в чем дело.
— Она, эта чертова корова, лучше возьмет да помрет, чем сделает такое одолжение! — сказал Билл.
Вернувшись от доктора, дядюшка Кэш зашел в дом, чтобы взять фонарь, и сразу же направился прямо в коровник. Через полчаса, когда маленькая компания в гостиной уже успела забыть о происшествии, он вдруг снова вошел в дом.
— Будь я проклят, если эта корова не подыхает, — сказал он. — Пойдем-ка, Ханна, подержишь мне фонарь. Я ничего не могу сделать с забинтованной правой рукой, а парня глупее, чем Билл, в свете не сыщешь.
Все направились в коровник — кроме жены доктора, которая побежала к себе домой, чтобы взглянуть, не вернулся ли из Милтауна ее брат Мозес и не сможет ли он прийти, чтобы помочь Кеймам.
Положение Ромашки было серьезным; сомневаться в этом не приходилось. Что-то, предположительно один из корнеплодов, застряло у нее в горле и не двигалось ни туда ни сюда, несмотря на все ее усилия. Она дышала с трудом, ее глаза были налиты кровью от напряжения и удушья. Раз или два мужчинам удалось заставить ее раздвинуть челюсти, но она вырывалась и отворачивалась, прежде чем им удавалось разглядеть причину неприятностей.
— Вижу я там маленький зеленый пучок; торчит прямо посередине, — сказал дядюшка Кэш. Билл и Моуз держали по фонарю с каждой стороны от головы Ромашки. — Да только сидит он так глубоко и такой маленький, что я не смог бы его ухватить, даже если б правая рука у меня была здоровая. Может, ты, Билл, попробуешь?
Билл замялся и затем признался, что ему что-то не хочется. У Ромашки были прекрасные, внушительного размера зубы, и Билл не имел никакого желания оставить руку в ее пасти. Он сказал, что не годится для такой работы, но охотно поможет дядюшке Кэшу подержать голову, коровы; это было столь же необходимо, но значительно менее опасно.
Моуз был более склонен содействовать спасению коровы во имя гуманности и сделал все, что мог, обернув запястье тряпкой и несколько раз отчаянно, но безрезультатно ткнув в скользкие зеленые листья, торчавшие в глубине неохотно разинутой пасти. Но корова встряхивала головой, топала копытом, взмахивала хвостом и вырывалась из рук Билла, так что казалось совершенно невозможным добраться до причины всех ее мучений.
Дядюшка Кэш был в отчаянии, особенно раздражаясь из-за того, что сам не мог сделать ничего по причине поврежденной руки.
— Запрягай лошадь, Билл, — сказал он наконец. — И поезжай-ка ты, Ханна, в Милликен-Миллз за ветеринаром. Я знаю, что мы смогли бы вытащить этот турнепс у нее из глотки, если б подобрали подходящие инструменты и нашли кого-нибудь, кто умеет ими орудовать, но надо спешить, иначе скотина наверняка задохнется! У тебя, Моуз, такие неуклюжие лапы; как она почувствует их в своей глотке, так думает, что ей конец. И пальцы у тебя слишком большие, так что ты не можешь как следует ухватиться за этот зеленый конец!
— У меня пальцы маленькие; дайте я попробую, — произнес робкий голосок, и, обернувшись, они увидели Илайшу Симпсона — брюки натянуты поверх ночной рубашки, вьющиеся волосы взъерошены; он растерянно таращил все еще сонные глаза.
Дядюшка Кэш засмеялся и с добродушной иронией заметил:
— Это ты-то, который и гнать корову на пастбище боишься? Ну нет, сэр, я думаю, на такое дело у тебя мужества недостанет!
Тут Ромашка захрипела еще страшнее, чем раньше, и закатила глаза, словно испуская дух.
— Уж лучше я залезу ей в глотку, чем увижу, как она задохнется! — воскликнул мальчик в отчаянии.
— Тогда была не была! Попробуй, сынок! На этот раз мы привяжем ее за шею. Не спеши и постарайся справиться с делом как можно лучше.
Мужчины приоткрыли челюсти бедной Ромашки и вложили между ними деревянный брусок, привязали корову и держали ее, не давая двигаться. Женщины стояли рядом с фонарями в руках.
— Ну, сынок, закатай рукав и сунь руку как можно глубже! Вцепись своими пальчиками в этот зеленый пучок, что там торчит, — хоть он так мал, что его и пучком-то не назовешь, — поверни его немного и тяни изо всех сил. Ну и ну! Ручонка как соломинка!
Маленький Пророк закатал рукав. Рука у него действительно была тонкая, но он все лето водил Ромашку на пастбище, выносил все ее капризы, старался уберечь от последствий ее собственного упрямства, испытывая при этом чувство гордости будущего собственника (каким он себя считал) за ее великолепное молоко, — короче говоря, полюбил ее, а теперь ей грозила смерть от удушья. В таких обстоятельствах и рука-соломинка на многое способна, а в данном случае лишь тонкая рука могла справиться с делом.
Илайша дрожал от волнения, но рука его ловко и быстро вошла в страшные глубины коровьей пасти, дотянулась до крошечного пучка зеленых шипов и колючек; маленькие пальцы крепко вцепились в него, и за этим последовал решительный рывок, в который Маленький Пророк вложил всю свою силу. Сила эта, конечно, была сама по себе не так уж велика, но Илайша прибег к тому скрытому источнику силы, о местонахождении которого никто ничего не знает, но из которого в случае нужды черпает каждый из нас.
Кто бы мог ожидать от Маленького Пророка столь могучего рывка? Это был такой рывок, что, к своему крайнему изумлению, Илайша вдруг обнаружил, что лежит на спине на полу скотного двора, держа в руке что-то очень скользкое с — изрядного размера, но довольно измятым — клубнем турнепса на конце.
— Вот это здорово! — крикнул Моуз.
— Я бы запросто это сделал, будь у меня рука чуточку поменьше, — сказал Билл Питерс.
— Молодец, сынок! — воскликнул дядюшка Кэш, помогая Моузу отвязать Ромашку и вынуть деревянный брусок у нее изо рта.
— Молодец, Лайша, и, ей-богу, корова твоя; только не давай своему любезному папаше пить ее сливки!
Долгожданный воздух хлынул в легкие Ромашки и охладил ее пересохшее, ободранное горло. Она была почти совсем без сил, бедняжка, и склонила (довольно нежно для нее) голову на плечо Маленького Пророка, который радостно обхватил ее руками за шею и шепнул:
— Теперь ты по-настоящему моя корова, правда. Ромашка?
— Миссис Бакстер, дорогая, — сказала Ребекка, когда они вдвоем под сиянием полной луны возвращались в дом священника, — есть всякого рода трусы, правда? Но вам не кажется, что Илайша относится к самой лучшей их разновидности?
— Я, пожалуй, даже не знаю, что и думать о трусах, — неуверенно отозвалась пасторша. — Это уже третий случай за мою короткую жизнь, когда я встречаю труса, который оказывается героем в час настоящих испытаний. В то же время сами герои — или те, кого принимают за героев, — всегда заняты чем-то другим или находятся где-то в другом месте.
Рассказ восьмой
Новая страница Жизни Эбнера Симпсона
Прошла неделя с тех пор, как Ребекка разорвала узы, связывавшие ее с сельской школой, и стала полноправной ученицей Уэйрхемской учительской семинарии — цель, к которой она стремилась с того памятного дня, когда, направляясь в Риверборо и расположившись на верхнем сиденье дилижанса дяди Джерри Кобба, сообщила ему о том, что образованию предстоит «сделать из нее человека». Теперь она ездила туда и обратно, вместе с Эммой-Джейн и другими риверборскими мальчиками и девочками, утренним и вечерним поездами, ходившими между Уэйрхемом и Милликен-Миллзом.