Я слышала, что миссис Симпсон больна, и, я думаю, для нее было бы большим утешением сейчас, когда она лежит в постели и у нее так много времени, любоваться кольцом. Когда у меня была корь, Эмма-Джейн Перкинс дала мне на время гранатовое кольцо своей мамы, и мне очень помогало, когда я клала свою худую руку поверх одеяла и смотрела, как оно сверкает.
Пожалуйста, не сердитесь на меня, дорогой мистер Симпсон, потому что вы мне так нравитесь и я так рада, что у вас все так хорошо выходит с лошадьми и жеребятами. И я теперь думаю, что, наверное, вы действительно считали, что в свертке не флаг, а белье, когда забрали его в тот день, и к этому больше нечего добавить вашему надежному другу
Симпсон медленно и спокойно разорвал письмо на кусочки и бросил их на поленницу, затем снял шляпу и пригладил волосы, задумчиво потянул себя за усы, расправил плечи и, зажав в ладони крошечный сверток, направился к парадной двери, а войдя в дом, на мгновение остановился перед дверью в комнату больной, потом повернул дверную ручку и тихо вошел.
Тогда-то для ангелов, вероятно, пришла наконец минута ничем не омраченной радости, ибо за то короткое время, что Эбнер шагал от сарая до дома, его совесть проснулась и обрела достаточно силы, чтобы терзать и жечь, вызывать сожаления и побуждать к покаянию — делать все то божественное и прекрасное, для чего она предназначена и что ей так долго не позволяли делать.
Клара-Белла бесшумно двигалась по кухне, готовя ужин для детей. Она покинула Риверборо в спешке, так как ухудшение в состоянии миссис Симпсон наступило неожиданно, но, с тех пор как она вернулась домой, ей не раз вспоминался разговор с Ребеккой о кольце. Купил ли его мистер Ладд и придумала ли Ребекка, как переправить кольцо в Акревиль? Но у нее было так много самых разных забот, что в конце концов эта тема отошла в ее мыслях на задний план.
Стрелки часов продолжали свой бег, а Клара-Белла следила за тем, чтобы резкие голоса Илайджи и Илайши звучали потише, открывала и закрывала дверцу печки, чтобы взглянуть на хлеб, который пекла, давала советы Сюзан насчет еды и посуды и удивлялась, почему священник так долго остается у больной.
Наконец она услышала, как открылась и закрылась дверь, и увидела, как старый священник вышел из дома, протирая свои очки, и сел в повозку, чтобы вернуться в поселок.
За этим последовал новый период томительного ожидания, когда в доме было тихо, как в могиле, но вскоре в кухню вошел отец, поздоровался с Сюзан и близнецами и сказал Кларе-Белле, ткнув большим пальцем в сторону комнаты больной:
— Не ходи туда пока! Она совсем вымоталась и только что задремала. Я поеду мимо бакалейной лавки и пришлю вам еды. Доктор собирался зайти сегодня еще раз?
— Да, он должен скоро появиться, — ответила Клара-Белла, взглянув на часы.
— Хорошо. Завтра я приеду снова, как только рассветет, и если ей не станет лучше, то я попрошу кого-нибудь передать Дейлу, что не могу оставить ее, и побуду тут с вами, пока она не окрепнет.
Он был прав; миссис Симпсон «совсем вымоталась». После пережитого волнения и напряжения бедняжка забылась странным сном-мечтой. Боль, которая сжимала ее сердце, точно стальной обруч, ослабила свою жестокую хватку и наконец покинула ее совсем, так что женщине казалось, будто она видит, как эта боль медленно плывет в воздухе над ее головой, только выглядела она уже не как стальной обруч, а как золотое колечко.
Утлая ладья, в которой она совершала свое плавание по бурному океану жизни, медленно входила теперь в более спокойные воды. Сколько она помнила себя, ее ладью носило по волнам в шторм и в бурю, бросало на скалы, ее хлестали злые ветры. Теперь же волны утихли, небо было ясным, воздух неподвижным и благоуханным, море теплым и спокойным, и солнце сушило изорванные в клочья паруса.
А потом — ведь сон всегда может сыграть с нами странную шутку — ладья исчезла, и это уже она сама уплывала все дальше и дальше — куда, она не знала и не хотела знать; ей было достаточно того, что она обрела покой, убаюканная плеском прохладных волн.
Затем появился зеленый остров, поднявшийся из морских глубин, остров, столь ослепительно сверкающий и сказочно великолепный, что она едва могла поверить своим изголодавшимся по красоте глазам. И все же он был настоящим, этот остров, так как она подплывала все ближе и ближе к его берегам, и наконец ее стопы легко заскользили по сияющим пескам и она понеслась по воздуху, как носятся бесплотные духи, пока не опустилась, мягко и тихо, у подножия раскидистого дерева.
И тут она увидела, что зеленый остров весь в цвету. Цвел каждый куст и кустик, с деревьев свисали розовые гирлянды, и даже землю покрывал ковер из мелких цветов. Редкостные ароматы, птичьи песни, нежные и мелодичные, буйство красок — все это вдруг обрушилось на ее затуманенное сознание, завладев им столь безраздельно, что она уже не помнила о прошлом, не понимала настоящего, не предвкушала будущего. Она, казалось, покинула тело и то печальное, тяжелое, что было связано с телом. Жужжание в ее ушах становилось все тише, свет постепенно угасал, птичьи песни звучали слабее и словно удалялись, золотое кольцо боли отодвигалось все дальше и дальше, пока не исчезло из виду, даже цветущий остров тихо уплыл вдаль, и остались лишь покой и безмолвие.
Доктор запаздывал, и встревоженная Клара-Белла, не в силах ждать дольше, осторожно повернула дверную ручку и вошла в комнату матери. Возле дома не было деревьев, и полная ноябрьская луна смотрела в окна без штор и ставней, освещая жалкую комнатку — некрашеный пол, серую штукатурку на стенах и белое покрывало на постели.
Мать лежала совершенно неподвижно; ее голова была повернута и немного соскользнула с подушки. Левая рука лежала на груди, а пальцы правой прикрывали ее, словно лаская и оберегая что-то драгоценное.
Лунный ли свет делал кроткое чело таким белым? Куда исчезли морщины заботы и боли? Лицо матери, которая всегда стирала и плакала, плакала и стирала, было таким радостным, словно закрытые глаза созерцали небесные видения.
«Что-то, должно быть, излечило ее!» — подумала Клара-Белла, с благоговейным чувством и почти испуганная белизной и безмолвием.
Она на цыпочках подошла поближе, чтобы взглянуть на неподвижное улыбающееся лицо, и, склонившись, увидела в тени правой руки узкое золотое колечко на одном из натруженных пальцев левой.
— Ах, кольцо пришло наконец! — радостно прошептала она. — Наверное, от этого ей стало лучше!
Она нежно положила ладонь на руку матери. Дрожь ужаса, трепет предчувствия пронзили девочку с головы до ног, когда ее рука ощутила ледяной холод. Грозное присутствие смерти, с которой она никогда не сталкивалась прежде, вдруг стало реальностью. Оно заполнило комнату, подавило крик на ее губах, приковало ее ноги к полу, остановило биение ее сердца.
В этот момент открылась дверь.
— О, доктор! Скорее! — всхлипнула Клара-Белла, протянув к нему руку в немой мольбе о помощи, а затем прижала ладонь к глазам, чтобы не смотреть. — Идите ближе! Посмотрите на маму! Ей лучше?.. Или она мертва?
Доктор положил одну руку на плечо съежившейся девочки, а другой рукой коснулся лежащей на постели женщины.
— Ей лучше, — сказал он ласково, — и она мертва.
Рассказ десятый
Воспоминания Ребекки
Ребекка сидела у окна своей комнатки в пансионе Уэйрхемской учительской семинарии. Она была одна, так как ее соседка по комнате, Эмма-Джейн Перкинс, в это время занималась латынью внизу, в одной из аудиторий старого кирпичного здания.
Новая и весьма пылкая страсть к античным языкам произросла в доселе неплодородном уме Эммы-Джейн по той причине, что Эбайджа Флэг, завоевывавший в этот год все награды за учебу, какие только присуждались в лимерикской школе, где он учился, прислал ей письмо на латинском языке — письмо, которое она не смогла перевести сама даже с помощью словаря и которое явно была не склонна показать Ребекке, своей задушевной подруге, наперснице и соседке по комнате, чтобы та перевела текст на английский.