Потом она спускалась по склону небольшого пригорка, перепрыгивая с камня на камень, преодолевала лесной ручей, распугивая задремавших лягушек, чьи зеленые спинки удивительно сверкали в лучах утреннего солнца. Дальше начиналась лесная часть пути, где ее нога ступала на скользкий коричневый коврик опавшей сосновой хвои. Лес радовал утренней свежестью и одаривал всякими неожиданностями. То попадались ослепительно-рыжие скопления поганок, то сверкали ярко-багряным мхом мертвые стволы. Все эти чудеса рождались под покровом ночей. То там, то тут являлись восхитительные соцветия «индейских дудочек», своей красотой спасавших себя от спешащих детских ног. Потом она поднималась по земляным ступенькам, пересекала травянистый луг, пролезала еще под несколькими изгородями и вновь выходила на дорогу. Вот таким образом Ребекке удавалось сократить дорогу на полмили.
Дни были восхитительны! Ребекка открывала грамматику Квакенбоса и арифметику Гринлифа с радостным чувством, что знает урок. Судки с едой подпрыгивали у нее в руке, и она уже с наслаждением представляла себе пару содовых бисквитов, намазанных маслом и сиропом, румяные драчены, жареный пирожок и тяжелый кубик имбирного пряника. Часто по дороге ученица громко декламировала «отрывок», который готовила к школьному вечеру, — такие вечера проводились каждую пятницу.
Какой красивый ритм, какое сильное чувство! Как трепетал ее юный голос, когда она доходила до рефрена:
Так чудесно вызванивало в ушах эхо, когда ее плачущий дискант разрывал чистый утренний воздух! Еще с раннего детства она любила (заметим здесь, что с мировой поэзией Ребекку знакомили книжечки «чтецов-декламаторов», составленные из популярных текстов) следующие строки:
Если с Ребеккой «коротким» путем шла Эмма Джейн Перкинс, подруги превращали эти стихи в драматическую сценку. Эмма Джейн всегда выбирала роль лесника, потому что не надо было говорить — знай себе только размахивай воображаемым топором. Однажды она попыталась сыграть романтическую защитницу дерева, но почувствовала себя очень глупой в этой роли и впредь отказалась ее играть, чему Ребекка втайне обрадовалась, потому что скромная роль лесника не отвечала ее амбициям. Она упивалась пылкой мольбой поэтессы и заставляла безжалостного лесника быть как можно более жестоким и грубым — для того, чтобы строки звучали еще более проникновенно. Однажды утром, придя в еще большее, чем обычно, исступление, она упала на колени и зарыдала в юбчонку «лесника». Но чувство меры взяло в ней верх, и такое решение образа девочка отвергла раз и навсегда.
— Нет, Эмма Джейн, это не то. Выглядит глупо. А вот когда мы начнем разыгрывать «Три кукурузных зернышка», там коленопреклонение как раз нужно. Ты будешь отец, а я — голодный ирландский ребенок. Ради Бога, убери куда-нибудь топор. Ты не лесник и не мясник! Ты отец ребенка!
— А куда же мне девать руки?
— Куда угодно! — усталым голосом отвечала Ребекка. — Главное для тебя — быть отцом. Можешь вместо топора взять в руки молот, как твой папа-кузнец. И вот, слушай, что говорит твой сын:
Эмма Джейн в подобных случаях очень страдала и нервничала, но все равно считала себя рабыней Ребекки. Ее тяготили цепи, однако она ни за что не согласилась бы их снять.
Возле последних двух изгородей подруги иногда натыкались на целый отряд детей Симпсонов. Симпсоны жили в черном доме с красной дверью и красным сараем позади дома, там как раз проходила тропинка на голубичные поляны. Ребекка с самого начала прониклась живым интересом к Симпсонам, потому что их тоже было семеро и они тоже ходили в старой, заштопанной одежде, совсем как ее братья и сестры на ферме.