— Просто я больше успею сделать, если буду жить отсюда подальше. Как я только не изворачивалась, не хитрила, стараясь сохранить мою частную жизнь в тайне! Увы, ничего из этого не вышло. Когда министр (помните, он долгое время за мной ухаживал) женился на девушке из Стендиша, про меня все говорили не иначе как «несчастная», «обманутая». Лет через пять я попыталась поступить на должность учительницы, но потом махнула на эту затею рукой и стала дамской портнихой. И снова все бросились меня жалеть, что я, такая способная и начитанная, не учу детей, как мне написано на роду, а шью платья и юбки. Когда внезапно умер папа, я все делала, чтобы не показать людям своего горя, но это настроило здешних особенным образом, так что они и тут нашли лазейку для своего сочувствия. Вскоре мой брат Джеймс — ему было в ту пору шестнадцать лет — уехал и Аризону. В течение долгого времени я получала от него только добрые вести. Но у тетушки Ачси Тарбокс есть в Аризоне племянница, из тех, что имеют склонность все выведывать и вынюхивать. И вот она написала тете Ачси, что мой брат проиграл большую сумму на бирже. И, конечно, опять все бросились меня жалеть… Они все узнавали обо мне: и что у меня появились вставные зубы, и что продавец фруктов просил меня стать его третьей женой… Я ничего им не говорила про это и уверена, что он тоже не мог проговориться, но им и не надо говорить — они сами каким-то образом догадываются обо всем. И так будет продолжаться до бесконечности. Я пряталась, пыталась навести их на ложный след. Все оказалось тщетно.
И вот, наконец, я сама принадлежу себе, никто, слава богу, не рассматривает каждое мгновение моей жизни ни в подзорную трубу, ни под микроскопом. Правда, Кир, мой кузен — мужчина уже в годах, и с ним много хлопот — убежден, что у меня великолепные зубы и густые волосы. И никто в Льюистоне знать не знает ни о священнике, ни о последней воле моего отца, ни о делах Джеймса, ни о продавце фруктов, а если бы и узнали, что им до этого? Назавтра они уже про все забыли бы. Потому что Льюистон, слава Творцу, город деловой!
Мы намеренно привели эту пространную тираду Делии Уикс, чтобы показать, чем маленький город отличается от большого. Если даже Делия что-то преувеличивала, все же нетрудно догадаться, что Ребекка и ее друзья знали и то, почему пропали сани у вдовы, и то, почему пропал куда-то Эбнер Симпсон.
Школа, куда ходили эти дети, была обычная деревенская школа, а не орден рыцарей Круглого стола. Разные слухи, а также язвительные стишки про Эбнера Симпсона, несомненно, доходили до учеников. Однако все это звучало в приглушенных тонах и никогда — в присутствии детей осужденного.
Разумеется, и Ребекка была в курсе этих дел, но, как вы уже успели понять, она ненавидела сплетни и старалась держаться подальше от тех, кто их распространял.
Среди ровесниц Ребекки была девочка со звучным именем Минни Смелли, существо с глазами маленькой хищницы, светловолосая, длинноногая, по внешности и складу — нечто среднее между попугаем и бараном. Ее подозревали в том, что она списывает ответы с грифельных досок других учениц, хотя никто ни разу ее на этом не поймал. Ребекка и Эмма Джейн всегда знали, когда она приносила с собой в школу кусок слоеного пирога, потому что в эти дни она делалась до крайности необщительной и на перемене удалялась в рощицу, откуда возвращалась с веселой улыбкой на довольной физиономии. Однажды Минни, не дожидаясь переменки, попросила разрешения выйти, сославшись на сильную головную боль.
Ребекка решила проучить Минни. Когда девочка вернулась в класс и села на свое место, Ребекка повернулась к ней и сказала шепотом: «Голова больше не болит? Позволь, я вытру тебе губы, они в клубничном варенье».
На самом деле губы у Минни не были в варенье, но, увидев носовой платок в руке Ребекки, она густо покраснела.
В тот же день Ребекка рассказала про это Эмме Джейн, прибавив, что ей стыдно за свою выходку.
— Я ненавижу эту ее жадность. Но мы за ней следили, чтобы уличить. Я попрошу у нее прощения, только не словами, а подарком. У меня в бисерном кошельке хранится кусочек коралла, так вот я подарю его Минни.
— Еще делать подарки этой обжоре! — проворчала Эмма Джейн.