Ребекка тяжело опустилась на стул, продолжая выслушивать перечень своих прегрешений, И в самом деле, она ужасно беспечная. Тому, что она сделала, нельзя найти ни объяснения, ни оправдания. И слезы ручьями побежали по ее щекам.
— О, простите меня! — проронила она. — Я приводила в порядок классную комнату, и мне пришлось задержаться. Но я так спешила к вам… А тогда, на переменке, я едва успела влезть в это платье и у меня уже не было времени на еду. И, если честно, у меня голова была занята этим утренником, и я совсем не думала о том, что надо убрать за собой и закрыть дверь. Я посмотрела на часы, решила, что не успею на праздник, не прочту стихи и всех подведу. Все мои мысли были о том, как мне вынесут строгий выговор — и это в присутствии жены священника, жены врача и всего родительского совета.
— Успокойся и иди к столу. Какой смысл рыдать о пролитом молоке? Фунт раскаяния не заменит унцию хорошего поведения. Вместо того чтобы задуматься, как мало заботы ты проявляешь о доме, который, между прочим, наш дом, а не твой, ты стараешься еще лишний раз нас раздражить. Ну-ка, сними эту дурацкую розу, давай посмотрим — наверняка там осталось ржавое пятно и дырка от мокрой булавки… Гм, нет… Но это обычное везение, а не твоя заслуга. Господи, дай мне терпения вынести все эти цветочки, оборочки, завиточки, эти манерные выкрутасы в духе твоего покойного «мисс Нэнси»…
Ребекка вспыхнула и резко подняла голову:
— Послушайте, тетя Миранда, я буду стараться вести себя лучше. Да, это плохо, что я оставила дверь открытой… Но вы… Это скверно, что вы придумываете прозвища для моего отца, который был замечательным отцом и человеком! Прошу вас никогда больше не называть его «мисс Нэнси».
— Ребекка, ты не смеешь разговаривать со мной в таком тоне и называть меня скверной! Твой отец был тщеславный, неумный и не приспособленный к жизни человек. И тебе придется выслушивать это и от меня, и от других людей. Он разорил твою мать и взвалил на ее плечи заботу о семи ртах.
— Он ей оставил семерых детей, которых она любит, — рыдая, проговорила Ребекка, — это уже неплохо.
— Это очень плохо, потому что теперь чужие люди должны кормить, одевать и учить этих детей! — отвечала Миранда. — А теперь ты поднимешься к себе наверх, наденешь ночную рубашку, ляжешь в постель — и чтобы мы не видели тебя до утра. Я поставила тебе на письменный стол стакан молока и миску с крекерами. Джейн, пойди сними с веревки полотенца и закрой двери в сарае. Похоже, буря вот-вот разыграется.
— По-моему, Миранда, буря уже разыгралась, — спокойно сказала Джейн после того, как выполнила поручения сестры. — Ты знаешь, я не часто выражаю свое мнение, но тех слов, которые ты сказала о Лоренцо, ты не имела право произносить. Каким он был, таким был. Так его задумал Господь Бог. Для Ребекки он был добрым отцом, а Аурелия всегда подчеркивала, что он хороший муж.
Миранда была немало удивлена, и ей ничего не оставалось другого, как произнести в ответ:
— Я уже успела заметить, что мертвые мужья почти всегда хороши… И пойми, меня просто вынудили на крайние меры. Из этой девчонки не выйдет ничего путного, пока из нее не будет выбито все, что она взяла от своего папаши. И вообще, я даже рада, что решилась сказать что думаю.
— Вот и я тоже рада, что наконец решилась, — заметила Джейн, чувствуя, что надо действовать, пока не сошел на нет добрый порыв, — и я вновь повторю, что твои слова противостоят и хорошему воспитанию, и истинной христианке.
Небесный гром, пророкотавший в этот момент над самой крышей дома, не так потряс Миранду, как кроткое слово Джейн, обращенное к ее совести. И воистину правы те люди, которые высказывают наболевшее не часто, а лишь когда уже невозможно молчать.
Ребекка устало поднялась по ступенькам «черной» лестницы, затворила двери своей спальни и дрожащими пальцами принялась стаскивать с себя уже ставшее любимым розовое платье. Девчушка никак не могла распутать «морской узел» шейного платка, она буквально ломала себе руки, дотягиваясь до пуговок, пришитых сзади, между лопатками и талией. Ее носовой платок превратился в жесткий комок: его приходилось то и дело прикладывать к глазам, чтобы, не дай бог, не посадить соленых пятен на купленный столь дорогой ценой наряд.