— Словами и не объяснишь. Проще все назвать психологическим симбиозом. Наукоподобно и, в принципе, верно, — Виктор помолчал немного. — Твой пес для тебя — как член семьи. Кусочек твоей души, что ли. Всегда гордился, что умею объяснять, а тут не могу. Это надо чувствовать… Санечке очень плохо… Хуже только Пусику.
— Это кто такой? — полковник запустил ладонь в густую шерсть.
— Пес погибшей девочки. Скорее всего, перестанет есть и умрет. Так обычно бывает. Лишь один раз удалось спасти собаку. И то — суку, у которой щенки были. Кобеля — ни разу.
— Настолько верные?
— Дело не в верности. Точнее, не только в верности. Хозяин для них — центр мира. Да, наверное, так правильнее всего. Центр вселенной. И если он гибнет — мир рушится. А зачем жить в разрушенном мире? Вот и умирают…
— У людей так же?
— Похоже. Только человек заставляет себя выжить. Такая он тварь, что выживает где угодно. Как тараканы… Видишь, наш мир разрушили Войной. Всё равно выжили. И в Душанбе, по которому долбанули. И здесь, между Бодхани и голодом…
— Неужели не было другого выхода, Витя? — спросил Пилькевич, — Двенадцать лет, это очень много! Я был уверен, что вы погибли. Неужели не было другого выхода? — повторил он еще раз.
— Какого? — спросил Юринов. — Думаешь, я все эти годы себя не спрашивал? Не раз. Первой же мыслью было спуститься вниз. Кое-кто попытался.
— И что?
— Девчонок спасли. Парней не успели. Ахмадов пришел на третий день. На тот момент многие еще не вернулись с восхождений.
— А вы отбились. Почти без оружия…
— Нас не ждали. И повезло. Расспроси Олега или Потапова. Они там были. Какой мир с Бодхани после того кишлака? Да и до — тоже. А еще через неделю Олег отстрелил ему руку. Так что… А воевать не хотелось. Некому у нас было воевать…
— Но хоть сообщить…
— Как? Отправить кого-то через горы? Возможно. И что дальше? Ты помнишь, чем вы тогда занимались?
— Да. Не до войны было…
— То-то и оно… А уже через год на Анзобе заминировали туннель. И перевал укрепили. Согласился бы Рюмшин класть ребят ради горстки каких-то альпинистов?.. Нет, конечно. Да и не до того вам было. А к кому еще? Чем один бек лучше другого? Может, если бы я вовремя вспомнил Фарруха… Но не вспомнил.
Собеседники замолчали. Тишина стояла долго. Пока Виктор, пристально вглядывающийся куда-то в облака, не продолжил:
— Понимаешь, Андрей, у нас была только одна защита — инкогнито. Если бы кто-нибудь пронюхал — нам конец. Бодхани задавил бы.
— Сейчас же отбились! — возразил Пилькевич. — Даже сами его спровоцировали. А тогда он был слабее.
— Мы двенадцать лет готовились к этой войне. Очень серьезно готовились. А тогда, с тремя десятками условных бойцов… Нам нужны были вы. Прикидывался вариант уйти в Душанбе. По тому пути, что прошли «ребенки» неделю назад. Даже успели бы до первого пургеня. До семнадцатого августа тот вариант существовал. Пока главной трудностью было мое сердце и Руфина Григорьевна. Сложности, по большому счету, небольшие и решаемые. Но после Пасруда добавились кишлаки. Женщины. Дети. Как их было тащить через перевалы? Историю эвакуации Баксана помнишь?
— Но здесь же нельзя жить! Невозможно!
— Мы жили…
— Как? На супе из двухвосток?! — Пилькевич в раздражении ударил по камню. Поморщился. Удивленно лизнул разбитые костяшки. Снизу неодобрительно смотрел пес.
— И на супе тоже… Андрей, мы не видели другого выхода. Я не утверждаю, что его не было. Мы не видели. Понимали, что никто не решит наши проблемы. Ахмадов мешал всем, но только нам его существование угрожало полным уничтожением. Даже Матча могла сложить оружие и признать власть Зеравшана. А мы не могли. Кто-то должен был умереть, либо Ахмадов, либо Лагерь. Вот и спрятались за легендами, ушли в тень. И готовились к бою. Громоздили ловушки, минировали проходы, интриговали внизу. Натаскивали бойцов. Не думали, что ими станут дети. Собирались воевать сами. Увы, себя мы переоценили. А деток наоборот. Без них бы не справились…
— Витя! Посмотри, кого вы вырастили! Дело не в том, какие они бойцы. Для армии это находка! Но… Они же не люди! Они дикари! Звери! Садисты! Я был в Зиморге… А на южном входе спецназ блевал! Мужики всю жизнь на войне. И блюют. А ваши «ребенки» шутки шутят. И песиков своих вычесывают. И жрали, даже не вытерев кровь с лиц и морд! Что люди, что собаки… Это же звери!
— Обманули тебя, — безразлично ответил Виктор заведшемуся полковнику.
— В смысле? — резко сбавил тон Пилькевич.
— Псов сначала отмывают до чистоты, потом только кормят. «От шаков любую заразу подцепить можно» — ненарушаемое правило. Первое дело после любой схватки — собак почистить.
— Ну, может и так, — согласился с аргументом спасатель. — Непринципиально. А на Большом Алло? Ахмадовцы сдавались! А ваши детки взяли и всех расстреляли. Хладнокровно дождались, пока вылезут до последнего человека, и положили безоружных. И проконтролировали. Собаками. И никто из взрослых их не остановил. Даже не дернулся, — Пилькевич отвернулся.
— «Ребенки» пленных не берут! Ты знаешь, откуда возникло это правило? Сколько нам жизней это стоило? Пять! По масштабам страны — мизер. А для нас — это пятеро наших! Бесценных людей. Я тебе сейчас могу про каждого рассказать! — Юринов от волнения даже встал. — Серега Долженко попробовал вступить в переговоры. Хотел шугануть, мол, мы вас не тронем, а вы сюда не суйтесь. Думаешь, с ним стали разговаривать?! Сразу из трех автоматов! И всё. А ведь Серега не только альпинист был и лучший наш пулеметчик. Как он на гитаре играл! И пел изумительно! Сколько песен знал… И каких! Заменит его десяток неубитых джигитов? Или сотня? Тысяча? Даже, если не на нас смотреть, а на весь Таджикистан?
— Да я не об этом…
— А я об этом. Ты знаешь, чем мы заплатили за эту войну? Наши потери тебе известны?
— Знаю. Два человека.
— Ты думаешь, это мало? Не отвечай, — остановил Юринов. — По всем военным понятиям и раскладам — мизер. Только у нас другие понятия. И расклады другие. Операция провалена. Мы потеряли Антона, Гюль и Коно. Три жизни. Прекрасного геолога, гениальную шахматистку и отличного пса. Антон хоть успел жизнь увидеть… А Гюль было только шестнадцать. Больше всего на свете любила шахматы. Сама, без учителей и книжек, доросла до уровня хорошего камээса. Мечтала с гроссмейстером сыграть. Вот он, гроссмейстер, сам пришел. А Гюль нет… Да насрать мне, сколько джигитов убито! Понимаешь, насрать! Всех бы их собственными руками!..
— Если она была такая уникальная, то почему ее в тылу не держали?
— Потому что у нас все уникальные. Для нас. Мы с Олегом и так смухлевали, спрятали Саньку. Помогло? Коно погиб, сама чудом жива…
— А вот это? — Андрей ткнул пальцем в сторону брезентового мешка, пристегнутого к стоящему рядом рюкзаку. — Сколько этой девчонке? Пятнадцать?
— Четырнадцать.
— Четырнадцать! И она без всяких эмоций отрезает человеку голову!
— Не человеку. Трупу. Ты думаешь, это месть? Ничего подобного, чистая целесообразность. Предъявить дехканам мертвого баши — правильная идея. Но не тащить же всё тело.
— Я не знаю, смогу ли я отрезать трупу голову. Скорее всего, смогу. Но после этого идти, стреляя глазками, и перебрасываться шутками с мальчиками, небрежно помахивая мешком с отрезанной башкой, уже точно не получится.
— Тебе и не положено. Возраст не тот. И ты давно уже не девочка…
— Витя, не передергивай. Прекрасно же понимаешь, о чем я!
— Понимаю. Но и ты, Андрей, пойми, они не звери! Они другие. Совсем другие. Вот и все. Отрезать головы трупу? В чем проблема для человека, который десятки раз потрошил барана? Кровь всего лишь жидкость, текущая по сосудам. Тебя же не тошнит при виде раздавленной мухи? Для них нет разницы между джигитом Бодхани и одичавшей собакой.
— И убивают человека так же легко, как собаку или барана?
— Легче. Когда режут баранов, девчонки, бывает, плачут. Редко, но бывает.
— То есть, с шуточками перехватила пару глоток ножом, а потом искренне порыдала над трупом невинно убиенного барана?
— Где-то так. Граница проходит не по линии зверь-человек, а по линии свой-чужой. За своих они готовы на всё. Внучка собиралась в одиночку держать Восточный Казнок. Думаешь, не понимала, что без шансов? Отлично понимала, но хотела выиграть лишний час. А потом рванула в Зиндон. С той же целью. Разве что шансов было намного больше.