Сторонники введения цензуры СМИ и ежедневного появления Пушкина на телевидении и Чайковского на радио должны осознать, что русская классика сохраняет свой воспитывающий, гармонизирующий человека потенциал только тогда, когда передается «по старинке», то есть из уст в уста. Составителям многочисленных сегодня фонохрестоматий и мультимедийных учебников для детей до 8 лет тоже не мешало бы запомнить это. Иначе никакие оцифрованные шедевры мировой культуры не спасут обездвиженный и потерявший речь разум.
Впрочем, только ли разум? Ведь младенец, сидящий перед экраном или монитором, в принципе не расположен к активному движению. У него бегают разве что глаза.
То же самое можно сказать и о школьнике, ежедневно проводящем за партой пять-шесть (виноват, уже семь-девять) часов. Винить в этом современную технологическую среду не стоит. Парта — слишком давнее и древнее изобретение, а классно-урочной системе вот-вот исполнится четыреста лет. Однако в свое время эта система также рассматривалась как обучающая технология, причем, довольно передовая. Она, между прочим, как никакая другая социальная реформа, подготовила строительную площадку для возникновения индустриального общества, и была надежной базой этого общества на всем протяжении его истории. Частично обездвижив ребенка, она, тем не менее, сохранила за ним ряд базовых физических навыков, а также привила несколько новых. В первую очередь, ручное письмо, отмирающее сейчас под напором разного рода устройств механического ввода электронных данных.
Вся предшествующая картинка нужна была мне не столько для того, чтобы напугать читателей перспективой исчезновения речи, сколько для напоминания непреходящей роли движения в развитии человека. Массовый российский читатель, должно быть, уже подзабыл классическую работу Энгельса «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека». Можно не разделять эволюционистские взгляды ее автора, но с тем, что облик человечества действительно зависит от характера физических движений, присущих ему как биологическому виду, трудно не согласиться. Так или иначе, но мы — люди, потому что используем для ходьбы две нижних конечности и производим различные манипуляции с предметами при помощи двух верхних. Множество других, куда более мелких движений, гарантирующих каждому из нас выживание и самообеспечение, составляют наш образ жизни и формируют наш образ мыслей.
Прежде характер этих движений в значительной степени зависел от естественной среды обитания. Однако многие люди всегда стремились вырваться за пределы существования, положенные природой (и, скорее всего, Богом, но сейчас мы не обсуждаем этот вопрос), изменить первоначальную среду обитания таким образом, чтобы как можно меньше зависеть от нее. Неизвестно, знали они или нет, что это неминуемо повлечет изменения в их сознании, а потом и во внешнем облике. Мы сейчас это знаем. Знаем мы также и то, что независимость от природы оборачивается зависимостью от вновь созданной искусственной среды. Что характер наших физических движений в этой среде столько же зависит от наших потребностей и желаний, сколько диктуется ее особенностями (не побежит ведь никто, в самом деле, через оживленную десятиполосную автомагистраль, как бы он не спешил).
Какое отношение это имеет к школе и к обучению? Дело в том, что до самого последнего времени физические движения ребенка оставались, в каком-то смысле, неприкосновенным запасом человечества. На отведенном ему пространстве (комната, квартира, подъезд, двор, улица…) он передвигался свободно и относительно естественно, будучи ограничен только возможностями своего возраста и социальным статусом родителей. Общественные системы обучения или профессиональная деятельность ограничивали и регулировали его активность в том возрасте (7 — 10 лет), когда его организм был уже так или иначе оформлен. При этом резкое обездвиживание в начальной школе все равно было чревато психологической (а иногда — и физиологической) травмой.