— Вернешь.
— А присвою?
— Тогда твои будут. Значит, тебе совесть позволяет.
— Судом не потребуешь?
— Нет, — сказал он твердо, — это уже будут деньги грязные, я их и в руки не возьму.
Волосики у Жоры были редкие, с рыжинкой, узкие бровки решительно сошлись. Дарье стало жалко этого нелепого невезучего мужичка, похожего на стареющего подростка. Старается, туфли, вон, купил, на вечера ходит…
— В общем, так, — решил Жора, — неделю думай, а потом позвоню. Телефон есть?
— Лучше свой оставь, надумаю, сама позвоню, — в тон ему серьезно ответила Дарья. Раздавать телефоны было не в ее правилах.
Жора полез во внутренний карман, достал кошелек и вынул тонкую белую картоночку, на которой типографскими буквами было оттиснуто: «Пузырев Георгий Николаевич, телемеханик широкого профиля». И — телефон.
— Ну, даешь! — поразилась Дарья.
— А чего? — небрежно отозвался он. — Нормальная визитная карточка. По всей Европе принято.
Дарья взяла карточку, поискала, куда спрятать, и так и оставила в руках.
— Погоди, — сообразила она вдруг, — а если ребенок получится не такой? Не понравится? Некрасивый.
— Мне отдашь, — жестко ответил Жора, — пять тысяч доплачу.
— Интересно рассуждаешь, — удивилась Дарья, — кто же тебе ребенка продаст? Ты бы продал?
— Я мужчина.
— Ишь ты, мужчина. А женщина, выходит, продаст?
Он сказал:
— Женщина что угодно продаст.
Ну и мужичонка подвернулся, надо же! Маленький, а злющий, прямо бульдожка. Дарья еще больше его пожалела.
Вернувшись к Надин, она показала визитную карточку. Подруга повертела ее в руках и оценила:
— Прямо иностранец. Был бы ростом повыше — то, что доктор прописал. Мы вот думаем, одни бабы маются — а вон, видишь, мужики, бедолаги, тоже суетятся. Всем несладко.
Дарья думала картонку выкинуть, но Надин не велела: зачем выбрасывать хорошую вещь, пускай лежит, авось, когда и понадобится. Телевизор чинить! Дарья посмеялась, завернула рукав у свитера и пристроила гладкую картонку за отворот.
Подошел Леший, стал хвастаться адресами, одна дама была кандидат наук и лишь недавно из Алжира. Но тут объявили белый танец, и Надин несильно толкнула подругу в плечо:
— Иди.
— А, может… — вдруг заколебалась Дарья.
— Иди, тебе говорят!
Дарья шла через зал и боясь, и надеясь, что опередят. Но едва блондин отлип от своего подоконника, едва сгреб ее лопатку в большую ладонь, успокоилась. Главное сделано — танцует. Еще, вот, заговорить — и все, знакомы. А там… В конце концов, чего он сюда шел, танцами любоваться? Всем одного надо. И слава богу. Чего надо, то и получит…
— Вы здесь первый раз? — начала Дарья.
Блондин глянул на зал, словно вспоминая, и лишь тогда ответил:
— Ага.
Голос был низкий, тяжелый. Мужской.
— И я первый. Не люблю такие сборища. Народу много, а уюта нет.
Кавалер, и тут помедлив, согласился:
— Ага.
— Я Дарья. А вы?
— Петр.
И имя хорошее, подумала она. Ей было легко, ничего не сковывало. Не для себя же старалась, для ребенка. Петр двигался так себе, вперевалку, но танцевать с ним было очень приятно — Дарья просто утонула в его лапищах.
— А после вечера вы чего делаете?
Блондин чуть шевельнул здоровущими плечами:
— Черт его знает! Вроде, ничего.
Музыка кончилась, он не спеша убрал руки.
— Я тут недалеко, — сказала Дарья, — если хотите, можно кофейку попить.
Блондин глянул на нее сверху и спросил своим роскошным медвежьим басом:
— А у тебя СПИДа нет?
Дарья повернулась и быстро пошла. Хам паршивый. Двух слов связать не может, а туда же… Дебил!
Увидев ее лицо, Надин вскинулась:
— Чего?
У Дарьи тряслись губы:
— Да ну… Хам паршивый. Двух слов связать не может, а туда же… Дебил!
— А чего он, чего? — возмущенно залопотал Леший.
Умная Надин поняла сразу:
— А ты чего ждала? Издали было видно — дебил. К дебилу, между прочим, и шла. Для хохмы.
«Хохма» позволила кое-как усмехнуться. Но все вдруг стало противно: и толпа, и запах пота в зале, и запах конюшен в коридоре, и толстый пожилой милиционер, что, набросив шинель, курил в дверях, — базар ему тут, что ли?
Гаврюшины зазывали к себе, чуть не силой тащили. Дарья уперлась: домой, только домой. Поймали такси, Гаврюшины завезли Дарью и поехали дальше.
Квартира, где жила, Дарье не нравилась — сарай сараем. А вот комната нравилась в даже очень. Большая, шестнадцать метров, квадратная, с высоким красивым окном. И выходило окно удачно, как раз на троллейбусную остановку. Когда становилось невмоготу, Дарья садилась на подоконник и ждала, пока из-за угла не выплывет домик на колесах с матово светящимся лбом. Ближе, светлее, потом шуршанье внизу… Будто в кино, она смотрела, как выходят люди, выходят и растекаются, кто куда. К Дарье они отношения не имели, но одиночество отпускало.