Но та, похоже, происходящим только развлекалась:
— Чего ж делать, ведут — иди. Мы девушки безответные, нам — как велят. Опять же, в семейной жизни разнообразие.
— Будет тебе разнообразие, будет! — мрачно пообещал Леший.
Дарья перестала упираться. В конце концов, Гаврюшины всегда решали за нее, и хуже пока что не получалось…
Через полчаса Дарья вышла из маленькой комнаты, застегнула блузку и прошла на кухню.
— Чайку? — спросила Надин.
Дарья взяла чашку, села.
— Порядок? — Надин улыбалась, но голос дрогнул,
— Да ну, — сказала Дарья, — братик Вася.
— Чего, чего?
— Родственничек.
Зашел Леший, молча сам себе налил чашку. Надин придвинула ему блюдце с тортиком и ласково укорила:
— Чего ж ты жену-то любимую позоришь, а?
Теперь голос звучал легко.
Он сказал зло:
— Уважаю я Дашку. Ничего не могу с собой поделать — уважаю. Ну, как сестра.
— Вот тебе раз. Меня, значит, не уважаешь?
— А за что тебя уважать? — огрызнулся Ленька.
— И в кого я такая несчастная уродилась? — не без удовольствия пожаловалась Надин. — Родной муж и тот не уважает.
Дарья допила свою чашку и засобиралась домой.
— Оставайся, — сказала Надин, — поздно же.
— Да нет, поеду.
Надин тронула мужа за локоть:
— Проводи до метро.
— Не надо, такси поймаю.
— Проводи, — с мягкой настойчивостью повторила Надин.
На улице повезло, такси схватили почти у подъезда. Ленька сунул водителю пятерку.
Вздохнув, попросил Дарью:
— Ты приходи.
Она кивнула.
— Придешь? — и грустно объяснил: — Я ведь тебя люблю.
Дарья молча села в машину.
Дома Дарья сразу же легла, хотя спать не собиралась, да и знала, что все равно не уснет: надо было обдумать все происшедшее. Не потому, что ей этого хотелось, наоборот, ей бы лучше сразу все забыть, но Дарья себя знала — пока не поймет, что к чему, не сможет ни спать, ни вообще жить дальше. Охватившая ее тупость постепенно отпускала, но это было только хуже, будто наркоз отходил, и все им приглушенное пугающе набирало силу. Чем дальше, тем острее нарастало ощущение пропажи и беды. Все рухнуло! Все погибло!
О квартире она почти не думала, это уже не казалось бедой. Ну, не будет ее, так ведь и сейчас нет, не получила, но и не потеряла. Гаврюшины — вот беда настоящая.
Ну как она посмотрит в глаза Надин? Как посмотрит в глаза Леньке? Самые ей близкие люди, единственно близкие — где они теперь?
Потеряла, все потеряла!
И главное, можно было поправить, ну ведь можно, даже потом. Ну чего она подхватилась уезжать? Ведь звали же дуру остаться! И надо было остаться. Посидели бы на кухне, чайку попили, Надька бы чего-нибудь отмочила, посмеялись бы втроем. И вышло бы, что все делалось для хохмы. А на улице, когда Ленька провожал? Как он здорово сказал: «Я ведь тебя люблю». А она? Ну что стоило сказать — и я тебя? Язык бы отсох? Ведь для кого же он старался? Не для себя же, для нее. Ну не вышло — но старался же. Ну почему, почему она такая тварь неблагодарная?
За все знакомство с Гаврюшиными у них было ссоры три, не больше, и всякий раз через какое-то время Надин или Леший звонили и сводили все к хохме. Но всякий раз Дарья с ужасом думала, что теперь-то уж точно конец. И сейчас так думала, с той лишь разницей, что после ее нынешнего хамства даже слабенькой надежды впереди не маячило.
А больше всего Дарья корила себя, что пошла поперек судьбы, из-за этого все и получилось. Ведь знала, что невезучая, проверено уже. И Надин ей как-то сказала: «Твое дело — лопать, что дают». Чистую ведь правду сказала! Вот и сейчас — размечталась, планы строила, выбирала… А в результате? В результате ей же граблями по лбу. Переупрямить судьбу, наверное, можно — но не с ее глупыми бабскими мозгами…
Теперь Дарье казалось, что до сих пор она жила совсем не плохо, да что там, хорошо жила: и дом, и работа, и друзья. Все ведь было! А дальше? Дальше-то что? Куда теперь девать вечера? Телик, с которым не поговоришь. Подоконник — глядеть сквозь стекло на троллейбус? Три старухи сидят по комнатам, и она будет, пока не станет четвертой, такой же выцветшей и шаркающей, как они…
Ей вдруг мучительно захотелось с кем-нибудь поговорить, о чем угодно, просто словом переброситься. Только не с соседками, нет — бабки неплохие, но спят давно, да и разговор был нужен не приближающий к ним, а отдаляющий. Позвонить, что ли, кому? Но кому? На верхней страничке памяти отчетливо виднелся лишь один телефон — Гаврюшиных.
Дарья достала блокнот, хотя заранее знала, что ничего там не вычитает. Фамилий мало, одна-две на листок. По работе… по работе… поликлиника… прачечная… совсем уж печальное имя, бывшая сослуживица, умерла в прошлом году… Попадались мужские имена, но редко, все больше давние, непрочные ниточки отношений годы назад оборвались. Женские шли погуще — но кому из этих баб в половине первого ночи нужна подавленная Дарья со всеми ее бестолковыми проблемами?