К тому времени мама стала вести себя совсем иначе. Когда папа уходил на работу, она целыми днями лежала на диване, одетая в банный халат, и смотрела телевизор. Вставала только для того, чтобы сходить в туалет, налить себе что-нибудь выпить или разогреть остатки еды. Когда она кричала на нас, то ее голос — голос нашей заботливой мамы — превращался в визг злобной ведьмы. Вскоре я уже дрожал от страха, стоило ей всего лишь открыть рот. Даже если она ругала моих братьев, я все равно бежал прятаться в комнату, надеясь, что она вернется на диван — к выпивке и телевизору. Через некоторое время я научился определять, какой будет день, по тому, во что она одета. Я мог вздохнуть с облегчением, если мама выходила утром из комнаты в красивом платье и с макияжем на лице. В такие дни она улыбалась нам.
Когда мама решила, что «стояние в углу» уже неэффективно, она перешла к «наказанию зеркалом». Сначала это было незаметной формой наказания. Она просто хватала меня, прижимала к зеркалу и принималась возить заплаканным лицом по холодному гладкому стеклу. Затем она заставляла меня снова и снова повторять: «Я плохой мальчик! Я плохой мальчик!» Я должен был стоять и смотреть в зеркало. И я стоял, вытянув руки по швам, покачиваясь взад и вперед, с ужасом ожидая того момента, когда по телевизору начнется реклама. Я знал: мама тяжелой походкой пройдет по коридору, чтобы проверить, не ушел ли я от зеркала. И еще раз объяснит мне, какой я отвратительный ребенок. Если братья заходили в комнату и видели, что я стою перед зеркалом, то равнодушно пожимали плечами и продолжали играть, словно меня там не было. Сначала я завидовал им и обижался, а потом понял, что они всего лишь пытались уберечь себя.
Пока папа был на работе, мама часто криками и воплями заставляла нас искать по всему дому какую-нибудь вещь, которую потеряла. Обычно поиски начинались утром и длились по нескольку часов. Меня чаще всего посылали в гараж, который находился под домом. Но даже там я дрожал от страха, слыша, как мама кричит на кого-то из братьев.
Это продолжалось долгие месяцы. В конце концов, никого, кроме меня, больше не заставляли искать потерянные вещи. Однажды я забыл, что именно ищу. И когда робко спросил об этом маму, она ударила меня по лицу. В тот момент она лежала на диване и даже не оторвала взгляда от телевизора. Кровь хлынула из носа, и я заплакал. Мама схватила со стола салфетку, оторвала кусок и запихала мне в ноздрю. «Ты прекрасно знаешь, что мне нужно! — рявкнула она. — Вот иди и ищи!» Я сломя голову помчался в подвал и постарался шуметь как можно громче, чтобы мама не усомнилась в моем рвении. Когда я уже стал привыкать к подобным заданиям, то иногда начинал воображать, будто действительно нашел то, что она потеряла. Я представлял, как поднимусь по лестнице, с гордостью отдам ей эту вещь, а она обнимет меня и поцелует. И потом мы будем жить счастливо, совсем как раньше. Но я так ничего и не смог найти, а мама не позволила мне забыть, что я — дрянной, бесполезный мальчишка.
Хоть я и был ребенком, я не мог не заметить, как она менялась в присутствии отца. С причесанными волосами и макияжем на лице, мама вела себя спокойнее. Я очень радовался, когда папа был дома. Если он не на работе, значит, она не будет бить меня, наказывать зеркалом и отправлять в гараж. Отец стал моим защитником. Стоило ему отправиться в гараж, чтобы поработать, я шел следом за ним. Если он устраивался с газетой в любимом кресле, я садился у него в ногах. По вечерам после ужина мы с папой убирали со стола: он мыл посуду, а я вытирал. Я знал, что, пока я рядом с отцом, мне не причинят вреда.
Однажды, когда папа уходил на работу, я пережил глубокий шок. После того как он попрощался с Роном и Стэном, отец встал на колени, положил руки мне на плечи и попросил быть «хорошим мальчиком». Мама стояла позади него, скрестив руки на груди, и зловеще улыбалась. Я посмотрел в глаза отцу и понял в тот же миг, что я — «плохой мальчик». Мне стало холодно, по спине забегали ледяные мурашки. Я хотел схватить папу и никогда не отпускать, но не успел даже обнять: он встал и вышел из дома, не сказав ни слова.
Некоторое время после папиного предупреждения между мной и мамой все было тихо. Когда отец был дома, мы с братьями обычно играли до трех часов дня. Потом мама включала телевизор, чтобы мы могли посмотреть мультики. А для моих родителей наступал «счастливый час». Папа выставлял на кухонный стол бутылки с алкоголем и красивые высокие бокалы. Резал лимоны и лаймы на дольки, выкладывал на маленькое блюдце рядом с банкой вишен. Они часто пили с трех часов и до тех пор, пока мы с братьями не отправлялись спать. Помню, как родители танцевали на кухне под музыку из радиоприемника. Мама с папой прижимались друг к другу и выглядели очень счастливыми. И в такие моменты я думал, что могу забыть о своих бедах. Я ошибался. Мои беды только начинались.