— И да и нет, — Тамара Львовна удивлённо смотрит на меня. — У него есть папа, но мы ему не нужны. Но я не буду убивать своего ребёнка.
Женщина хмурится, а потом опускает голову и пальцами руки массирует виски. Знаю, упёртая, но я не собираюсь убивать своего ребёнка. Кто я после этого, если не дам ему жизнь? Если он или она не увидит тепло солнца, краски всех времён года?..
Какое-то время врач, ведущая мою беременность, молчит, но приходит в себя, поднимает на меня свои глаза и смотрит, наверное, желая удостовериться, что я иду на такую жертву ради маленького человечка, который только зарождается. А может, думает, что я изменю своё решение. Не изменю.
Знаю, что поступаю плохо. Совершенно плохо. Но я не могу по-другому. Мне больно, настолько сильно сжимается моё сердце от тоски и дикой боли, оттого, что, возможно, не смогу подержать на руках своё сокровище. Не смогу прижать к своей груди. Увидеть его улыбку, первые шаги. Услышать первое слово. Как пойдёт в первый класс, а потом окончит школу. Как создаст свою семью. И, возможно, никогда не увижу своих внуков. Но я ни о чём не пожалею, если пожертвую собой, дав своему ребёнку жизнь.
— Хорошо, — тяжело вздохнула. — Это ваше решение, но я ваш врач, я в ответе за вас и ребёнка, поэтому, чтобы исключить все риски и предостеречься, мы соберём консилиум. Специалисты посмотрят анализы и решат, насколько всё серьёзно. Затем предположат возможные варианты развития событий, и если ваше решение не изменится, то…
— Не изменится, — перебиваю. Пусть это неприлично, но она должна знать, что я настроена решительно, как бы трудно мне ни было.
— Хорошо. Тогда они назначат терапию, необходимую для поддержания вашего состояния, и мы будем делать всё, чтобы спасти вас и ребёнка. Но вам придётся лечь в стационар на госпитализацию, пока на две недели.
— Хорошо, я готова на всё, — кивнула, соглашаясь.
— Хорошо. Тогда я вам выпишу направление на госпитализацию, и будем собирать консилиум. И чем раньше, тем лучше. Вы и сами это понимаете, — киваю, сжимая кулачки, а сердце стучит, отбивая быструю чечётку. — Вам есть кому позвонить, чтобы привезли всё необходимое на две недели? Неизвестно пока, может быть, придётся и на длительное время лечь.
— Да, есть. Я позвоню подруге, она всё привезёт.
Старалась взять себя в руки и не думать о плохом. Выйдя из кабинета, присела на скамейку и какое-то время смотрела в одну точку, переваривая информацию. Хоть я ни секунды не сомневалась, что оставлю этого ребёнка, всё же боялась за его здоровье, и что с ним тоже может что-то случиться. Но я сделаю всё возможное и невозможное, чтобы спасти его жизнь, и постараюсь выжить сама, потому что ему нужна мама. Мама, которая будет его любить и будет всегда рядом.
Тея, услышав, что меня кладут в стационар, забеспокоилась и пообещала в ближайшие пару часов приехать и привести всё необходимое.
Уже сидя у себя в палате, я крепко сжимала кулон-цепочку на шее. На золотом тонком изделии висело кольцо. Обручальное. То самое, что было на моём безымянном пальце правой руки на протяжении двух лет брака. Именно его мне надевал в день нашей свадьбы Матвей. Оно было на моём пальце два года, а потом я стала носить его на шее, начиная с того самого дня, когда наш брак был расторгнут.
Кольцо всегда рядом. Всегда со мной.
И сидя сейчас одна и сжимая его в ладонях, молилась, чтобы всё было хорошо. Знаю, что будет очень тяжело, но я готова на всё и буду сильной. Я столько всего пережила. Переживу и это.
Мамаева приехала через два часа вся запыхавшаяся, взволнованная, в её глазах читался плохо скрываемый страх за меня. Как ни пыталась я её успокоить, у меня ничего не получилось.
— Что врачи говорят? — подруга сидела рядом со мной на кровати, держа мои руки в своих, смотря прямо в глаза.
— Пока только соберут консилиум и будут смотреть, насколько всё серьёзно, но, знаешь, я не сделаю аборт, Тей. Я не смогу, — в её глазах боль, а я совсем расклеилась, из глаз потекли слёзы.
Подруга обняла меня, а я уткнулась в её плечо, мне хотелось выть от несправедливости, происходящей в моей жизни. Но я лишь тихонько скулила, всхлипывая в плечо верной подруги, и постепенно из меня стала выходить боль, которая до этой поры сидела внутри меня, съедая заживо и не давая вздохнуть полной грудью.
Нежные руки Теи гладили меня по спине, стараясь успокоить, придать мне сил, которые сейчас мне так необходимы.
— Тебе нужно ему сказать, Ада, — шепчет на ухо.
— Я знаю, Тея, но… мы ему не нужны, — качаю головой. — Я видела его с Ритой в кафе. Он даже не вспомнил обо мне за эти два месяца. Да, я понимаю, что сама обрубила всё, когда не стала после близости разговаривать, но, если бы я была ему действительно нужна, он бы приехал. К тому же Матвей знает, где я живу.