К Лермонтову мы пришли на следующий день к вечеру. Дорогой я показывала Илье Семеновичу старинные особняки под ветвями плодовых деревьев, изящные и нарядные, точно дамы в Дворянском собрании. Мы видели прохладные беседки, внутри которых были краны с лечебными водами, и шутки ради пили нарзан. Мы любовались величественными горами, которые сошлись со всех сторон оградить наш хрупкий город. Я как будто попала в него впервые и впервые заметила, как он красив. Я словно впервые познакомилась с самой собой, и познакомил меня Илья Семенович.
Всю дорогу Илья Семенович задавал вопросы, но не «дежурные» и пустые, чем так часто грешат взрослые. Он не спрашивал меня, какой у меня любимый предмет в школе и кем я собираюсь стать. Вместо этого он спросил, чем я увлекаюсь. Я рассказала ему про книги.
– А кто твой любимый автор?
Илья Семенович в одностороннем порядке перешел со мной на ты.
– Из поэтов – Киплинг и Гумилев, из прозаиков – Иван Ефремов и братья Стругацкие.
Илья Семенович улыбнулся:
– Да, для твоего возраста это классический выбор. Сколько тебе, кстати, лет?
– Шестнадцать.
– Тяжелый возраст, правда?
– Почему тяжелый?
– Потому что быть ребенком уже не хочешь, а быть взрослым еще не можешь.
Я фыркнула:
– Я уже давно взрослый человек!
Илья Семенович сумел не улыбнуться, его губы просто сжались и немного дернулись.
– В твоем возрасте обычно нелегко на личном фронте.
Я фыркнула еще сильнее:
– Это если бегать за мальчиками или ждать, что они к тебе прибегут.
– А ты не бегаешь и не ждешь?
– Нет, конечно!
– Почему?
Илья Семенович казался искренне заинтересованным.
– Да они все какие-то… не такие.
– А какие для тебя будут такие?
– Ну… Вот вы «Унесенных ветром» читали? Помните Ретта Батлера? Вот такие! Или как Петроний в «Камо Грядеши».
– Да ни много ни мало… А скажи, пожалуйста, ты помнишь, каких женщин любили Ретт и Петроний?
Я, конечно, вспомнила Скарлетт – эту комету из энергии и обаяния, за которой летел целый хвост поклонников. Вспомнила и рабыню Эвнику – саму воплощенную красоту.
– Как ты думаешь, ты похожа на этих женщин?
– Да нет…
– Значит, Ретт и Петроний в тебя бы не влюбились.
– Ну и пожалуйста!
Илья Семенович расхохотался.
– Видишь, какой ты еще ребенок! Взрослый человек на твоем месте промолчал бы, а потом сменил тему разговора.
Мы тем временем дошли до обелиска. Немного постояли. Илья Семенович сказал несколько слов о том, что великий поэт погиб, как это ни трагично, из-за собственного ребячества. Написал злую, хотя и талантливо-едкую эпиграмму на офицера, который ему ничего плохого не сделал. А офицер взял да и вызвал поэта на дуэль. И убил, как это ни горько, с полным моральным на то правом – отстаивая свою честь.
– Это я говорю к тому, – пояснил Илья Семенович, – что сидящий в человеке ребенок может очень легко сломать ему жизнь.
– И что же надо делать с этим ребенком? – теперь засмеялась я. – Убивать его, что ли?
– Зачем же убивать? Стать выше его и не дать ему довести себя черт знает до чего.
Стемнело так, что стали видны светлячки. Илья Семенович, видимо, не хотел заканчивать этот вечер: он пригласил меня поужинать в маленьком ресторанчике с домашней кухней. Там было действительно по-семейному уютно: грузная мамаша, напоминавшая Калягина в роли Донны Розы, возилась на кухне, ее стройная дочка подавала на стол, а распорядителем и кассиром был усатый отец. Мы сели на веранде, которую скрывала от улицы густая стена дикого винограда. Ползущие по деревянной решетке лозы переплетались с лампочками от новогодней гирлянды.
Илья Семенович сам налил мне из бутылки прохладного грузинского вина. Мной вдруг завладело удивительно сладкое, но спокойное и теплое чувство, словно я сидела за одним столом одновременно и с отцом, и с любовником. Илья Семенович, видимо, тоже испытывал двойственные ощущения, но держался он предельно корректно, ни на миг не переступив той грани, которую я в мыслях давно позволила ему перейти.
Мы подняли бокалы, и я опустила глаза.
– Давай выпьем за тебя, Инна, – мягко сказал Илья Семенович, прикоснувшись своим бокалом к моему. – За твое будущее!
Я волновалась и, сама того не желая, выпила до дна. От хмеля ноги тут же стали беспомощными.
– А вы уже знаете, какое у меня будет будущее? – спросила я с той классической развязностью, что всегда выплывает наружу, стоит вину размыть самоконтроль.