— Они линяют, — пробурчал Хатч.
— Есть еще одна пара, мы с ними пока не знакомы, но они приютили у себя девушку, которая раньше была наркоманкой, и полностью ее вылечили, а теперь собираются отправить ее в школу учиться на секретаря.
— Похоже, что вы всем очень довольны. Я рад.
— Подвал немного страшный, — продолжала Розмари, — и я вас проклинаю каждый раз, когда туда спускаюсь.
— Но почему же меня?
— Из-за ваших рассказов. — Если ты имеешь в виду те, которые я пишу, то за них я и сам себя проклинаю, а если те, что я тебе пересказал, тогда точно так же можно ругать пожарную сирену за пожар или бюро прогнозов за тайфун. Розмари успокоилась и добавила:
— Но теперь станет получше. Со мной будет ходить туда та девушка, о которой я говорила.
— Похоже, вы распространяете добро, как я и предполагал, по всему дому, и он уже больше не страшен. Используйте ведерко, и передавай от меня привет Ги.
Появились Каппы из квартиры 7D. Полные супруги, вероятно, за тридцать, с любопытной двухгодовалой дочкой Лизой.
— Как тебя зовут? — спросила Лиза у Розмари. — Ты уже съела сегодня яйцо? А кукурузные хлопья? А «Капитана Кранча»?
— Меня зовут Розмари. Яйцо я съела, а капитана Кранча еще нет. А кто это? Я никогда раньше о нем не слышала.
Вечером 17 сентября, в пятницу, Розмари с Ги и еще две пары пошли на просмотр пьесы «Миссис Дэлли», а потом в гости к фотографу Ди Бертиллону в его студию на западной Сорок восьмой улице. Бертиллон начал спорить с Ги по поводу найма иностранных актеров: Ги считал, что это правильная политика, а Бертиллон — наоборот. И хотя другие гости попытались весь этот разговор перевести в шутку, Ги и Розмари ушли рано, в половине первого.
Ночь была свежая и приятная, и они решили прогуляться. У самого угла Брэмфорда они сразу же заметили на тротуаре человек двадцать, собравшихся полукругом возле одной из машин. Рядом стояли две полицейские машины с работающими мигалками на крышах.
Розмари и Ги зашагали быстрее, взявшись за руки и предчувствуя недоброе. Машины на дороге немного притормаживали; из-за голов горгулий, украшавших окна Брэмфорда, выглядывали люди. Ночной сторож Тоби вышел из дверей дома с коричневым одеялом, которое у него тут же забрал полицейский.
Крыша «фольксвагена», вокруг которого толпились люди, была смята, ветровое стекло разбито вдребезги.
— Умерла, — сказал кто-то, а другой голос добавил: — Я посмотрел наверх, и мне показалось, что какая-то огромная птица ринулась вниз — орел или что-то в этом роде.
Розмари и Ги привстали на цыпочки, заглядывая через плечи зевак.
— Отойдите назад, — приказал полицейский.
Люди расступились, полицейский в спортивной рубашке прошел вперед. На тротуаре лежала Терри и смотрела в небо одним глазом, другая половина ее лица превратилась в кровавое месиво. Ее накрыли коричневым одеялом, на котором сразу же проступили красные пятна.
Розмари пошатнулась, закрыла глаза и машинально перекрестилась. Она крепко стиснула зубы, испугавшись, что ее сейчас вырвет.
Ги сморщился и шумно втянул в себя воздух.
— Господи, — простонал он. — Боже ты мой! Полицейский повторил:
— Отойдите назад, пожалуйста.
— Мы ее знаем, — сказал Ги.
Второй полицейский повернулся к ним.
— Как ее звали?
— Терри.
— Терри? А как дальше? — Этому голубоглазому полицейскому на вид было лет сорок, и он уже изрядно вспотел.
— Ро, как ее звали? Терри, а дальше? — переспросил Ги.
Розмари открыла глаза и сглотнула.
— Не помню. Какая-то итальянская фамилия, очень длинная, начинается на «дж». Она даже шутила, что эту фамилию трудно писать.
— Она жила в семье Кастивет, в квартире 7А, — сообщил Ги голубоглазому полицейскому.
— — Мы это уже выяснили.
Подошел еще один полицейский, держа в руке листок желтоватой бумаги. Позади него, поджав губы, стоял мистер Миклас. На нем поверх полосатой пижамы был накинут плащ.
— Коротко и ясно, — сказал подошедший полицейский голубоглазому и протянул ему листок. — Она прилепила это к окну пластырем, чтобы ветер не унес.
— Там кто-нибудь есть? Полицейский покачал головой.
Голубоглазый прочитал записку, в задумчивости шумно выпуская воздух сквозь зубы.
— Тереза Джоноффрио, — произнес он, как настоящий итальянец.
Розмари кивнула.
— В среду вечером мы бы и не подумали, что у нее в голове такие невеселые мысли, — сказал Ги.
— Очень грустные мысли, — согласился полицейский, раскрыл папку для бумаг, вложил в нее записку и закрыл.
— Вы разве знали ее? — спросил мистер Миклас у Розмари.
— Немного, — ответила она.
— Ну да, конечно, — спохватился мистер Миклас. — Вы ведь тоже с седьмого этажа.
— Ну ладно, дорогая, пойдем наверх, — предложил Ги.
— А вы не знаете, где можно отыскать этих Кастиветов? — остановил их полицейский.
— Понятия не имею, — ответил Ги. — Мы с ними даже не знакомы.
— В это время они обычно бывают дома, — сказала Розмари. — Мы их слышим через стенку. У нас спальни рядом.
Ги положил руку Розмари на плечо.
— Ну, пойдем, дорогая.
Они кивнули полицейскому, мистеру Микласу и направились к дому.
— А вот и они, — сказал мистер Миклас.
Розмари и Ги остановились и обернулись назад. Из города, откуда они только что пришли сами, появилась пара: высокая полная женщина с седыми волосами и столь же высокий худой мужчина с шаркающей походкой.
— Это Кастиветы? — спросила Розмари.
Мистер Миклас кивнул.
Миссис Кастивет была в светло-голубом платье и в белоснежных перчатках, таких же туфлях, шляпке и с сумочкой. Она заботливо вела под руку своего мужа. Тот был одет великолепно: в льняную куртку с полосками всех цветов, красные брюки, на шее — розовый бант, а на голове — серая широкополая фетровая шляпа с розовой лентой. Ему было лет семьдесят пять или больше, ей — под семьдесят. Они ускорили шаг, вопросительно улыбаясь. Навстречу им двинулся полицейский, и улыбки их сразу исчезли. Миссис Кастивет что-то взволнованно сказала, а ее муж нахмурился и покачал головой. Его тонкие губы были ярко-розовые, будто накрашенные помадой, щеки бледные, маленькие глазки блестели. В лице миссис Кастивет выделялся большой нос и пухлая нижняя губа. Она была в очках в розовой оправе, и цепочка от них свисала у сережек с искусственным жемчугом.