Андрей вышел из класса, аккуратно и бесшумно прикрыв за собой дверь.
Настя сидела, как мраморное изваяние, глядя остекленевшими глазами на эту самую закрытую Андреем дверь, и повторяла, как автомат: «Это больше не повторится. Это больше не повторится. Это больше не повторится…»
Ничего не повторится. Судьба не даст ей второго шанса. В этих словах Андрея Настя прочитала приговор себе на всю оставшуюся жизнь. Любовь в этой жизни больше не повторится… Упустила она свою любовь…
Почему он не разубедил ее? Почему сразу ушел? Почему Роман, который ей совсем не нужен, приходит и умоляет вернуться, даже когда ему сто раз объясняют, что делать этого не надо, а Андрей, которому она и не сказала ничего толком, взял и ушел? Ушел навсегда…
Настя плакала, даже не пытаясь сдерживать слез. А они капали прямо на раскрытую детскую тетрадку и оставляли после себя размытые фиолетовые круги…
Сколько она так просидела, Настя не знала. Просто заметила, что за окном совсем темно, и неуверенно встала. Она посмотрела на непроверенные тетради и сгребла их в сумку. Спать сегодня она все равно не сможет. Вот и проверит тогда…
Настя брела домой по темным улицам и думала о том, что вот и кончилась ее жизнь… Взяла и кончилась. Вся! Разом…
В коридоре маячил Стасик. Правда, в штанах. Странно, но последнее время он всегда появлялся перед Настей в приличном виде и не допекал ее своим навязчивым вниманием. Наоборот, пытался сразу скрыться с глаз. Что это с ним? Неужели его Андрей так запугал?
— Привет, — бросил он Насте и оглядел ее с ног до головы. — Насть, а эти… Авторитеты… Они какие?
— Что? — не поняла Настя.
Она вообще плохо соображала. А тут какие-то авторитеты…
— Ну, авторитеты криминальные! Ты же общаешься с ними!
— Я? — обалдела Настя.
Это что еще за новости?
— Ну не я же! — хитро подмигнул ей Стасик. — Да ладно тебе. Я в курсе. Этот твой рыжий мне по секрету сказал.
— Что сказал?
— Что ты с авторитетским ребенком занимаешься и что очень они тебя там, в криминальных кругах, почитают. Что? Неправда, что ли? — Стасик посмотрел на нее цепким, внимательным взглядом.
Настя соображала, конечно, плохо, но поняла, что придется ей соответствовать имиджу, который придумал Андрей. Иначе жизнь ее в этой квартире изменится в одно мгновение и станет хуже прежней. Получалось, что вранье — залог ее спокойствия… Что ж…
— А… Ты об этом… Я не поняла сначала. Да. Занимаюсь. С сыном. Очень талантливый мальчик. И уже попадает в десятку. Его ко мне сразу после стрельбы привозят. Способный. Весь в папу.
— Да ну? А папа? Он какой?
Настя попыталась представить папу — криминального авторитета. А потом подумала, что эти самые авторитеты — обычные люди, такие же, как все… Просто, судьба у них сложилась иначе. И не всегда было в этом их желание… Жизнь — штука сложная. Пошутить она любит…
Настя ответила, пытаясь выглядеть убедительной:
— Обычный. Ты бы ни за что не определил, чем он занимается, если бы встретил его на улице. Милый и приятный мужчина.
— Да ну?
— Да. Обаятельный и остроумный. Очень интеллигентный.
— Да ладно! А сам мочит каждый день кого-нибудь!
— Сам он никого уже не мочит. Да и излишняя жестокость себя никогда не оправдывает. Просто в их обществе свои законы. Они их выбрали и по ним живут. Вот и все.
— Ну ты, Насть, даешь! Я прямо обалдел! Он небось тебе большие бабки платит? А?
— Да нет… Нормальные. Как все.
— Да ладно! Прибедняешься. Я у тебя занять хотел…
— У меня нет. Извини…
Настя прошла мимо Стасика к своей комнате.
— Зазналась! Как же… Нет у нее… Сучка е…я!
Стасик прошептал все это еле слышно, но Настя услышала… Только виду не подала. А зачем? Главное, чтобы ее оставили в покое.
Сейчас она покормит Веронику. Проверит тетради… А потом, может быть, даже уснет… Если получится…
Посидеть в одиночестве не удалось. То и дело прибегала Машка. Она трещала, как пулемет, и постоянно чего-то хотела.
— Настя, дай ручку. Я буду рисовать. И бумажку дай. — Машка тянулась за ручкой, которой писала Настя, другие ей были не нужны, только эта.
И Настя давала ручку. И бумажку тоже. Правда, обычный листок Машке тоже не подходил. Ей нужны были именно детские тетради. Настя же писала в них! Вот и Машка тоже будет!
— Вот, Маш. Пиши тут, — улыбалась Настя.
Она не могла не улыбаться, глядя на пухлощекое сосредоточенное Машкино личико. Даже в поганом настроении не могла. Машка — чудо! Маленькое, любимое чудо! И у нее никогда не будет такого — своего собственного, которое можно тискать и прижимать к груди — крепко-крепко, уткнувшись носом в лохматую и такую родную макушку…