Но жизнь Джо представляла собой сплошную цепь неожиданностей. Ее первая книга, над которой она работала в течение нескольких лет и на которую возлагала столько надежд и юношеских упований, потерпела полное крушение, а маленький рассказ, написанный с единственным желанием получить за него несколько долларов, вышел в удачное время и, сразу обратив на себя общественное внимание, принес автору и деньги, и славу.
Никто не был поражен больше, чем сама миссис Баэр, когда ее маленький корабль под веселый пушечный салют прибыл в порт, разукрашенный пестрыми флагами, а родные и друзья осыпали ее радостными приветствиями и поздравлениями. Начало было положено; ей оставалось только следить за грузом своих кораблей и снаряжать их в доходные плаванья, откуда они возвращались с запасом всякого благополучия для всех тех, которых она любила и для которых трудилась.
Вопрос о славе оставался для нее открытым, так как в наши дни бывает много дыма при самом незначительном огне, и некоторое литературное имя еще не обусловливает собою мировую известность. В своем же материальном благополучии она не могла сомневаться и с благодарностью принимала его, хотя размеры его были значительно преувеличены газетными слухами. Счастье, раз улыбнувшись, не покидало их больше, и вскоре все семейство очутилось у той тихой пристани, где старшие члены семьи могли спокойно отдыхать, не опасаясь бурь, а младшие готовиться к своим странствиям по житейскому морю.
В эти годы покой и довольство выпали, наконец, на долю терпеливых и усердных тружеников, которые никогда не теряли веры в благость и милосердие Творца. Все знали об их улучшившемся положении и радовались их удачам. Но тот успех, который Джо ценила превыше всего, и то счастье, которое представляло собой ее неотъемлемое право, были известны только очень немногим.
Оно заключалось в возможности успокоить и осчастливить свою мать в последние годы ее жизни. Миссис Джо могла теперь снять с нее навеки тяготу всяких забот, дать покой ее усталым рукам, согнать с ее дорогого лица следы тревожных дум и предоставить ей заниматься теми делами милосердия, которые всегда так радовали ее любящее сердце. Джо еще девочкой мечтала о комнате для мамы, где та могла бы спокойно отдохнуть после своей тяжелой, многотрудной жизни. Теперь эта мечта оказалась действительностью, и мама сидела в своей уютной комнате, окруженная всяким комфортом и роскошью. Любящие дочери ухаживали за ней по мере того, как усиливались ее недомогания, верный спутник ее жизни находился здесь же, служа ей поддержкой и опорой, а почтительная нежность внуков доставляла ей немало радости на склоне ее угасающей жизни. То было драгоценное время для всех, так как старушка была счастлива благополучием своих детей. Она пожинала плоды своих трудов, ее молитвы были услышаны, надежды осуществились, добрые семена, посеянные ею, принесли хорошие плоды, и мир и благоденствие осенили дом, который она создала. Тогда, подобно доброму, терпеливому ангелу, понявшему окончание своей миссии, она обратила свой взор к небу и спокойно ждала, когда Богу будет угодно призвать ее к себе.
В этом заключалась хорошая сторона происшедшей перемены, но, как и все в здешнем мире, она имела и свою обратную, смешную сторону. После первых порывов радости и недоверия Джо, со свойственной человеческой природе неблагодарностью, вскоре пресытилась славой и начала сожалеть об утраченной свободе. Ибо ее поклонники внезапно овладели как ею, так и ее делами в прошлом, настоящем и будущем. Совсем незнакомые люди желали ее видеть, расспрашивать, давать советы, предостерегать, поздравлять и сводить ее с ума любезными, но очень тягостными знаками внимания.
Если она не желала открывать им свою душу, на нее обижались, если она отказывалась жертвовать в благотворительные общества, не помогала в каждом отдельном случае нужды и не сокрушалась о несчастьях всего человечества, — ее считали гордячкой и сухой эгоисткой; если она не могла отвечать на кипы получаемых писем, она пренебрегала своими обязанностями по отношению к своим читателям; а если предпочитала свою домашнюю обстановку тому пьедесталу, на который ее желали водрузить, — это служило поводом для развязной критики на «нравы литераторов».