За ним, держась на почтительном расстоянии, следовали Левка, Сун и Кеша.
— Вот что делают с человеком беспечность и трусость, — с гневом сказал Лука Лукич. — Отдать секретный пакет негодяю и такому же трусу и думать только о своей шкуре! Дали задание — умри, а выполни! Какая низкость, какая низкость!
— Низость, — поправил Левка.
— Молчи, когда не спрашивают! Низкость — это хуже всякой низости. Кто сделал низкость, тому одна дорога: камень на шею да в воду. Понял?
— Есть!
— Тоже мне профессор нашелся! — ворчал Лука Лукич. Ребята чувствовали, что он находится в большом замешательстве, решая, как поступить в этом непредвиденном случае.
— Дедушка, а если мы… — начал было Левка.
— Что мы? Отец мне голову снимет…
Кешка хмыкнул.
— А чего снимать? Мы пойдем до тех партизан и скажем, чти стоп, ребята. И полный порядок!
— Мы везде пройдем, Лук-кич, — вставил и Сун.
Левка, Сун и Кеша затаив дыхание ждали решения.
— Нам с Кузьмой лучше не соваться: ноги разбиты — ревматизм, остальной народ — калеки… — стал вслух рассуждать Лука Лукич. — Да, делать нечего. Придется вам, ребята, выполнять боевое задание. Понимаете? Бо-е-во-е! Значит, как полагается, а не так, как тот студент, — Лука Лукич кивнул на Коптяевское зимовье.
— Дедушка, да ты что! — воскликнул оскорбленный этим подозрением Левка.
— Ведь он трус… а мы…
— Ладно, ладно, не кипятись! Пойдешь с Суном к шахтерам, а Иннокентий направится до твоего батьки.
— Есть! — ответил Левка, а за ним это короткое слово, как клятву, повторили Кешка и Сун.
КАРАТЕЛЬНАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ
Брынза то бежал, то быстро шел по берегу речки. Временами он останавливался, чтобы перевести дух и убедиться, что погони нет. Тайга молчала. Все же, передохнув, Брынза так же стремительно продолжал свой путь. Он не особенно-то верил обманчивой таежной тишине. Пройдя таким образом около часу, он присел на валежник, снял котомку, вытащил из нее бутылку, посмотрел через нее на солнце и покачал головой: в бутылке оказалось меньше половины мутноватой жидкости. Отхлебнув пару глотков, Брынза спрятал бутылку в карман и, теперь уже не спеша, пошел дальше. Вскоре дятел, долбивший ствол тополя, прекратил свою работу, прислушиваясь к странным скрипучим звукам: Брынза пел, наслаждаясь своим голосом.
Брынза верил, что людьми распоряжаются какие-то непонятные силы. От прихоти этих сил выходит человеку счастье или несчастье. Многие годы эти таинственные силы насылали на Брынзу одни напасти. Ему так не везло, что в редкий день недели он мог выпить в полную меру. И как ему было не запеть, когда колесо счастья наконец-то повернулось в его сторону!
Теперь у него не переводятся деньги, и не какие-нибудь там колчаковские бумажки, а звонкие иены и доллары. С ним разговаривают и даже советуются важные господа.
Брынза хлопнул себя по лбу и произнес:
— Фартовая, брат, ты голова, Брынза! Выпьем еще малость!
Это предложение он с удовольствием выполнил. Опорожнив бутылку, он отбросил ее в сторону и снова вернулся к прерванным размышлениям.
— Повезло тебе-таки, Брынза! — с видимым удовольствием сказал он и стал загибать пальцы, перечисляя все счастливые события, которые произошли с ним за это удивительное лето. — Старик Остряков не выбросил тебя за борт во время бури — раз! Приняли тебя на службу в контрразведку — два! Дали тебе ефрейторский чин — три. Думал, погибнешь, когда эти огольцы закрыли тебя в каюте старого миноносца. Ан нет! Наутро выбрался и даже был награжден — четыре. Напросился в карательную экспедицию, попал в плен к партизанам, а они не только не поставили тебя к стенке, а поверили твоему «честному, благородному слову» и приняли как бывшего моряка в отряд, — и Брынза загнул пятый палец. — У партизан тебе, Брынза, тоже жилось не плохо. Партизаны — парни неплохие!
Но зачем же тебе. Брынза, оставаться с партизанами, если на них наступают карательные отряды и японцев, и американцев, и белых? Нет, Брынза не дурак! — И Брынза шлепнул себя по животу, где за рубахой лежал пакет, и с удовлетворением произнес: — Шесть!
Брынза опять стал напевать, преисполненный самых радужных надежд. Он, как всякий суеверный человек, боялся загадывать вперед, но в глубине души был уверен, что счастливый счет еще не окончен.
К вечеру речка вывела Брынзу на берег Сучана. И здесь его ожидала новая удача: по другому берегу, где проходила дорога, шли запыленные колчаковские солдаты со скатанными шинелями через плечо и примкнутыми штыками у винтовок. За ними взводными колоннами шли американцы в шляпах, с узкими ранцами за плечами. Над солдатскими головами, колыхаясь, возвышались офицеры верхом на лошадях.
Брынза сорвал фуражку, надел ее на ствол винтовки, замахал ею над головой и побрел по перекату на противоположный берег.
Колонна сжалась, как огромная гусеница, и остановилась. Два офицера — один на породистом белом, а другой на рыжем коне, — привстав на стременах, рассматривали Брынзу в бинокль. На белой лошади сидел начальник карательной экспедиции подполковник американской армии Поддер, на гнедой — Жирбеш.
Поддер, опустив бинокль, сказал Жирбешу по-английски:
— Видимо, это парламентер несет нам уведомление о капитуляции партизан.
Жирбеш также по-английски ответил:
— Сомневаюсь. Это наш человек.
На сухом, словно отполированном, лице Поддера появилась брезгливая гримаса:
— Вы говорите, наш? Что у нас с ним общего?
— Я хотел сказать, что он служит у нас и предан нам, как собака.
Поддер снисходительно улыбнулся и повторил с видимым удовольствием:
— Как собака? Это вполне подходит! Когда большая часть двуногих будет предана нам, как собаки, тогда все станет прекрасно. На земле наступит царство мира и покоя.
В подтверждение этих слов Поддер ударил плетью между ушами своей лошади, которая махала головой, отбиваясь от мух. Лошадь присела от боли.
— А пока, — Поддер улыбнулся с видом человека, которого принуждают обстоятельства выполнять очень трудную работу, — а пока мы обязаны трудиться.
Заметив офицеров, Брынза побежал прямо к ним. Обливаясь потом, он остановился перед лошадиными мордами и, приставив винтовку к ноге, отрапортовал:
— Ваше благородие, как я есть ефрейтор Брынза и убег из плена. Четырех партизан уложил и убег.
— Врешь, гад ползучий!
— Я! Ваше благородие! Да вот у меня пакет, захватил… четырех кокнул! Клянусь честью! — Брынза полез за пазуху.
— Быстрей, из-за тебя вся колонна стоит!
Брынза вытащил из-за пазухи пакет и для чего-то обтер его рукавом. Безошибочно оценив верным взглядом холопа, кто здесь старший, он передал пакет Поддеру.
— Партизан? — спросил Поддер, передавая пакет Жирбешу.
Брынза сделал попытку изобразить на своем лице оскорбленное достоинство.
— Что вы, ваше высокоблагородие… Да я, да разве… Можно сказать, жизни не жалею! — Брынза хватил кулаком по груди.
Поддер не понял ни одного слова. Но тон и рабская угодливость, написанная на лице Брынзы, были красноречивее всяких слов. На лице подполковника появилось подобие улыбки, и он спросил:
— Самогон карашо?
Брынза выразительно закатил глаза, прищелкнул языком, погладил себя по животу.
— Куда же еще лучше, ваше благородие!
Пока Поддер беседовал с Брынзой, Жирбеш прочитал содержание пакета.
— Чрезвычайно важные новости, — сказал он, наклонившись к Поддеру. — Два партизанских отряда готовятся напасть на нас соединенными силами. Мы могли очутиться в очень невыгодном положении, — Жирбеш стал дословно переводить письмо.
Спешившись, Поддер и Жирбеш разложили карту на придорожном камне и стали изучать маршрут, по которому двигался отряд шахтеров. Брынза стоял возле, отвечая на вопросы Жирбеша о численности и вооружении отряда.