— Да мы вас, Игнат Дмитриевич, поддержим! — перебил старика Николай Михайлович. — Через профсоюзы поддержим, да и все сознательные люди Республики поддержат… А хитра концессия. Хитра. В конце договора захотела чего-то для себя выгадать. Но ни капельки не выгадает…
— Не выгадает! — стукнул кулаком по столу Игнат Дмитриевич.
Тереха посмотрел на брата и тоже стукнул кулаком по столу.
— Не выгадает, — подтвердил он.
В городе многие знали, хотя в газетах об этом и не писали, что Северный завод бастует и что почти одновременно с ним забастовали и угольные копи «Ключи» и «Бурсунка». Поэтому никто из учеников не удивился, когда на уроке обществоведения Петя Петрин спросил:
— Владимир Константинович, вы нам объясняли про стачечную борьбу в капиталистических странах. А как же получается в нашей стране?
Владимир Константинович, хитро посмотрев на Петю, снял свои большие очки и стал их протирать носовым платком. Мы с нетерпением ждали ответа.
— Понимаю, — сказал учитель, — чем твой вопрос, Петрин, вызван…
— Я ведь, Владимир Константинович… — Петя почему-то смутился и сел на место.
— Понимаю… Не красней! Правильно поступаешь, что интересуешься!
И учитель рассказал всей группе то, что мы с Глебом уже слышали от Николая Михайловича.
— Не надо думать, — говорил Владимир Константинович, — что в Советском Союзе велико число иностранных концессий. Концессии у нас не привились. Народ сумел собственными силами начать восстановление разрушенного хозяйства, но кое-где на первых порах концессии пригодились…
— А я слышала, что концессия на Северном всю власть захватила, оттого там и забастовка, — сказала Эля Филиппова.
Владимир Константинович рассмеялся.
— Ерунда! Какая же власть у концессии?
— Кто виноват, что на Северном забастовали? Завод не работает… — озабоченно нахмурился Денисов.
— Концессия и виновата, — спокойно возразил Владимир Константинович. — Я не знаю ни одного случая в мировой истории, когда бы забастовка вспыхнула без причин. Там, где хозяева — капиталисты, причины всегда находятся. Забастовка — мощное оружие в руках трудящихся. Но в странах капитала рабочим во время забастовки приходится потуже затягивать пояса, а наши забастовщики на концессионных предприятиях знают, что с голоду и они, и их семьи не умрут.
Вечером, когда мы отправились в фабричный клуб (Юрий Михеевич наконец-то после долгого перерыва созывал студию), Глеб сказал:
— Какую же пьесу раздобыл для нас Юрий Михеевич?
— А не желаешь ты поставить трагедию про Александра Даниловича Оловянникова? — пошутил я и засмеялся.
— Нет, не желаю! — рассмеялся и Глеб.
Александр Данилович несколько дней тому назад направил в городскую прокуратуру анонимный донос, нацарапанный печатными корявыми буквами. В доносе маляр указывал, что редакция комсомольской газеты незаконно, минуя биржу труда, приняла на работу подростка Валентина Васильчикова. Но по ошибке вместе с анонимкой Оловянников вложил в конверт расписку в получении денег за какой-то заказ. И результатом доноса был фельетон, напечатанный в воскресном номере областной газеты, где Валькиному дяде досталось, как говорят у нас, на орехи.
Встретив во дворе Николая Михайловича и заметив, что у Пиньжакова-старшего торчит из кармана полупальто та самая газета, Оловянников зло проворчал:
— Скажи, Николай, богу спасибо, что другие годы нынче. Выгнал бы я вас всех давно из своего дома. От тебя да от Глебки с Гошкой зло пошло; совратили вы мне Валентина. Раньше бы ты шапку передо мной снимал и за милость почитал, что угол сдаю…
— Все правильно, Данилыч, — ответил Николай Михайлович, похлопывая правой рукой по карману. — Все правильно. Возразить тебе не могу… Вот ведь времена как изменились. Не Российская империя теперь, а Советская Республика…
В клубе Юрий Михеевич торжественно объявил всем собравшимся студийцам, что пьесы им подобраны. Со старшими он предполагает поставить драму «Разлом», с успехом прошедшую в дни праздников в Москве и в Ленинграде. Тема этой пьесы: Балтийский флот перед Октябрем. С нами же, с пионерами и школьниками, Юрий Михеевич обещал готовить инсценировку о Робине Гуде, знаменитом английском стрелке, защитнике слабых и угнетенных, жившем в далекие феодальные времена.