За дело мы взялись серьезно: уроки проводили строго по расписанию, через день, на квартирах у наших учеников в особые тетрадки ставили отметки — «уды» и «неуды»[2].
Дежурства у Григория Ефимовича бывали с пяти часов вечера, поэтому мы обычно заглядывали к нему сразу после школы.
В этот день мы читали с ним рассказ Мамина-Сибиряка. Григорий Ефимович шевелил губами и, водя пальцами по строчкам, улыбался, чеканя зычным голосом слова.
— Ой, тише, Григорий Ефимович! — пыталась сдержать разошедшегося ученика Герта. — Уши глохнут.
Но ученик упрямо махал руками и заявлял:
— Не сдерживай мою радость, Валериановна! Чувствую, как складно чтение пошло… Верно, Константинович? Ведь верно? А?
— Верно, верно! — поддержал я старика и сам радовался его успехам.
Когда урок закончился и седой ученик убрал тетрадки и книжки в небольшой расписной сундучок, стоящий около входной двери, Герта вдруг спросила:
— Вам, Григорий Ефимович, по-моему, нравятся произведения Мамина-Сибиряка?
— Ты, Валериановна, права, — серьезно ответил сторож, снимая с носа очки и пряча их в огромный футляр, склеенный из тонкой фанеры. — Шибко нравятся! Жизнь он уральскую славно знал. Жаль, что не дал ему, сердечному, господь до нынешних дней дожить… Величайший был писатель, величайший. Как богача Ляховского в «Приваловских миллионах» описал!
— Наверное, вы встречали заводчиков и богачей вроде этого? — задумчиво спросила Герта.
— Как же, встречал… Приходилось.
— Расскажите…
— Да чего рассказывать? Был я, к примеру, у Санникова Семена Потаповича перед революцией в сторожах, в цехах-то не робил после японской войны, как мне, выходит, на ней ноги покалечило. Самому-то Санникову тогда за восьмой десяток перевалило, но крепкий дуб был, хитрый. Перед октябрем месяцем понял, что власть к народу идет, и сбежал со всем семейством в чужие страны. Таинственно сбежал, никто и опомниться не успел, как не стало Санниковых в фамильном особняке… Да чего вы, ребятки, вскочили? Время до дежурства еще есть. Присаживайтесь! Разговорился, значит, с вами и одну интересную штуку вспомнил…
Мы уже стояли на пороге, но Григорий Ефимович картинным жестом указал нам на расписной сундучок. Герта посмотрела на меня, я — на нее, потом оба вместе — на Григория Ефимовича… и решили остаться, послушать «интересную штуку».
— Вот, вникайте, — доставая махорку из кожаного кисета, проговорил Григорий Ефимович и подмигнул по чему-то Герте, — что случилось…
И, пуская клубы едкого дыма, Григорий Ефимович начал рассказывать.
Оказывается, когда в городе была свергнута старая власть и провозглашены Советы, в двухэтажном доме Санникова разместился районный штаб Красной гвардии. Наш седой ученик тогда был сторожем при штабе и делал все, что требовалось для социалистической революции.
В конце июля 1918 года в город ворвались белые. Григорий Ефимович, не сумевший уйти с красными частями, прятался у кума Кичигина. Но белогвардейцы не интересовались судьбой сторожа красногвардейского штаба и даже не пытались разыскивать его. По всей вероятности, они даже и не подозревали об его существовании.
Так прошел год. Однажды в покосившемся домике на Крестовоздвиженской улице, где жил кум Кичигин, неожиданно появился закутанный в какой-то дырявый плед младший сын Санникова.
Григорий Ефимович в это время сидел на кухне и, загибая пальцы, считал разрывы снарядов, доносившиеся с Московского тракта, где наступали красные полки. Увидев Санникова, он чуть не выпрыгнул в окно, но тот успел схватить сторожа за воротник.
— Стой! — зашипел незваный гость. — Куда тебя дьявол несет? Не бойся! Сядем и потолкуем… Только быстрее!
Все еще не пришедший в себя от испуга, Григорий Ефимович опустился на табурет. Заглянувшему на кухню Кичигину Санников пригрозил маленьким браунингом и приказал на пять минут уйти в комнату.
— Не бойся, ничего не произойдет, не бойся, — повторял он, задергивая за кумом Кичигиным ситцевую занавеску.
Григорий Ефимович дико смотрел на сына бывшего заводчика. Что ему понадобилось здесь в последний день белогвардейского правления? И откуда он взялся?