— Ты что же, Тип, к нам никогда и не вернешься?
— Вернусь, — ответил он.
— Возвращайся, — тихо попросила она.
Ласкового слова для Фроси у Типки в ту минуту не нашлось. Не нашлось нужного слова и когда они расставались, хотя Фрося снова повторила свою просьбу: «Возвращайся к нам, Тип». Теперь Типка горько жалел, что так ничего и не сказал Фросе.
Закинув за спину узелок, сунув по своей неизменной привычке руку в карман широких штанов и выставив грудь в полосатой тельняшке, уходил Царь все дальше и дальше от Скобского дворца.
На Малом проспекте его внимание привлекло свеженаклеенное объявление главнокомандующего армией генерала Рузского о начавшихся забастовках в Петрограде. Генерал призывал рабочих не бастовать. Типка понимал теперь, что найденные им листовки имели какое-то отношение к приказу генерала Рузского.
Вдали, куда держал путь Типка, сияла на солнце громадная золотая голова Исаакия. Перед ней торчал, уткнувшись в безоблачное небо, острый как штык шпиль Адмиралтейства.
На набережной Царь нарвался на городового. Скрыться он не успел. Но городовой отнесся к Царю милостиво и только назидательно пожурил:
— Прешь, как дубина, напролом. Видишь, чистая публика идет. Взял посторонился бы...
Царь ничего не ответил, поспешно удаляясь от городового. Шел он по-прежнему напролом, порой задевая встречных. Ему давали дорогу, сторонились и при этом ворчали:
— Безобразие!
На площади возле Крюкова канала маршировали запасные.
Мимо громадных, многоэтажных домов Невского, одетых в гранит и базальт, по широким асфальтовым тротуарам безостановочно текли потоки нарядно и пестро одетых люден. Блестели под полосатыми полотняными шатрами зеркальные витрины магазинов с выставленной в них всякой всячиной. Неумолчно звенели по блестящим рельсам красно-желтые трамваи, облепленные пассажирами. Стремительно пролетали мимо, сверкая лаком и сбруей, быстрые, как ветер, лихачи. Мелькали автомашины, оставляя позади себя серые дымки. Царь подошел к Казанскому собору, поглядел на массивные полированные гранитные колонны, на чугунные цепи между ними. Прошел по Аничкову мосту мимо вздыбившихся бронзовых коней, которых крепко держали бронзовые полуголые фигуры.
— Ишь ты!.. — удивленно качал головой Типка, поражаясь бесстрашию и мужеству окаменевших людей. Силу и ловкость он очень любил.
Теперь, когда он расставался с Питером, может быть надолго, все попадавшееся Типке на пути воспринималось по-особому, словно он видел это впервые.
Но вот людской поток на улице как-то странно заволновался, зашумел, когда мимо Типки проследовала нарядная кавалькада лошадей.
— Царь! Царь! — послышались удивленные голоса.
Вслед за казачьими конями, очищавшими путь впереди, показалась запряженная парой рослых белоснежных лошадей широкая черная коляска на дутых резиновых шинах. Рядом с казачьим офицером в парадном мундире на высоком облучке сидел и правил лошадьми дородный кучер-бородач. Во всю грудь у него блестели серебряные медали.
Позади бородача в коляске сидел вместе со своим сыном — наследником престола царь Российской империи Николай Романов. Был он в военном мундире с орденами и медалями на груди. У наследника тоже висела на груди серебряная медаль, и он тоже был в военном кителе и в фуражке с золотой кокардой.
Настоящего живого царя Типка видел впервые в своей жизни. Видел близко и отчетливо, в двух-трех шагах от себя.
Николай Романов тоже заметил босоногого паренька, подпоясанного огрызком ремня, с узелком за плечами. Взгляд Романова равнодушно скользнул по Типке, бесцеремонно вынырнувшему из толпы на самый край панели. Но взгляд юного наследника престола остановился на Типке дольше.
Царская коляска с многочисленной свитой позади проехала. Нарушенное движение восстановилось и пошло своим чередом.
Вдруг Типку кто-то окликнул. Он обернулся и... столкнулся с Катюшкой. Она шла следом за ним, очевидно увидав его издалека, и улыбалась во весь рот. Голубые глаза ее сияли.
— Убежал? — спросила она. Видя, что Типка тревожно и опасливо оглянулся, успокоила: — Здесь тебя никто не сыщет.
— Ухожу, — объяснил Типка, обрадовавшись встрече со своим человеком.
Порывшись в кармане, она вынула и протянула Царю кусок осыпанного маком кренделя.
— Бери... Я сегодня сытехонька... Настреляла с утра, — простодушно объяснила Катюшка.
Царь от кренделя не отказался. В свою очередь, он вынул из узелка яблоко, которое накануне принес ему Цветок, и протянул Катюшке. Поговорив, они расстались.
Царь теперь держал путь к Балтийскому вокзалу. По мостовой в походном порядке шли войска. Впереди несли развернутое алое знамя с золотистой бахромой. За ним, сверкая на солнце медными трубами, шел оркестр. И вслед шагали, четко отбивая шаг, солдаты со скатанными шинелями, с ощетинившимися штыками винтовок. Певуче звучали трубы. Выбивал дробь барабан. Далеко разносилась дружная многоголосая песня:
Плывет по морю стена кораблей, Словно стадо лебедей, лебедей. Ой, жги, жги, говори, Словно стадо лебедей, лебедей...По панели и по пыльной мостовой бежали мальчишки. Степенно шли взрослые, провожая солдат на войну.
В общей толпе шел и Царь, упоенный звуками марша. Шел в неведомую даль, не зная, какая судьба его ожидает.
Часть вторая
1917 ГОД
Прошло более года с тех пор, как, спасаясь от полиции, Типка Царь ушел от своих друзей.
Поздно вечером, в ночь под новый, 1917 год, в Скобской дворец снова явилась полиция. Городовые ходили по квартирам и проверяли документы. Говорили, что ищут дезертиров.
— Снова обход, — сообщил домашним Николай Петрович, возвращаясь из чайной.
— Зачастила в наш дом полиция, — удивлялась мать Ванюшки Анна Николаевна. — Ходят. А зачем? Обезмужичел Скобской дворец. Сколько людей в армию забрали! Куда ни глянь — одни солдатки да подростки.
— Неспокойно среди рабочих. Трудовой народ голодает, — мрачно пояснил дед. — Война к добру не приведет.
Не успел дед еще что-нибудь добавить, как в прихожей чуть брякнул звонок. Все прислушались.
Звонок снова брякнул, уже громче.
В полутемный коридор, служивший одновременно и кухней, вместе с матерью вышел Ванюшка, интересуясь, кого принесло в такую вьюжную погоду и в поздний час. На пороге он увидел бородатого смуглолицего солдата в рваной и грязной серой шинели, в обмотках и замасленной папахе.
— Вам кого? — испуганно спросила мать Ванюшки.
Солдат, ничего не отвечая, осторожно прикрыл за собой дверь.
— Николая Петровича, — хриплым, простуженным голосом сообщил он. — Вы не беспокойтесь, я свой...
В коридор вышел Ванюшкин дед, недоумевающе тараща глаза на заросшего густой черной бородой солдата.
— Петрович... не признаешь? — тихо пробормотал тот, поднимая на деда воспаленные глаза.
Приглядевшись, дед узнал в бородатом солдате отца Фроськи Егора Зубарева.
— Не выдавай, Петрович... Самовольно я домой заглянул, — успел только проговорить Егор Зубарев, как в прихожей снова, уже требовательно и громко, затрещал звонок.
Егор Зубарев испуганно метнулся в комнату. Дед, оглянувшись на занавеску, пошел отпирать дверь. Из-за спины деда Ванюшка увидел за дверью светло-серую шинель, ясные пуговицы — околоточный Грязнов. За ним стоял в черной шинели с башлыком за плечами городовой.
— Прошу извинения! — пробасил околоточный. — У вас случайно никого посторонних нет?
— Не-ет, — нахмурившись, нетвердо ответил дед и быстро добавил: — Поздравляю с наступающим! А вы все трудитесь?
— Служба наша такая, — вздохнул околоточный и прошел в прихожую, пытливо глядя по сторонам.
Николай Петрович стоял в дверях, загораживая проход в комнату.
— Принеси бутылку из буфета и стаканчики. Живо! — приказал он внуку.