— Дума... — произнес Типка, испытывая к новой власти смутное недоверие.
— Какие они сдобные, откормленные, — вслух удивлялся Спирька, разглядывая думцев.
— А что они делают? — заинтересовался Цветок.
— Думают, — как сведущий в газетных делах человек, пояснил Серега Копейка, ловко сплевывая в дальнюю урну.
— О чем же они думают? — продолжал удивляться Спирька.
— Как жить народу, — вмешался Ванюшка, уже слышавший подобный разговор в чайной.
— Как ловчее из чужого кармана в свой переложить, — разъяснил бравый рослый солдат с винтовкой за плечами. — Тоже воевал, браток? — взглянув на Царя, осведомился он, прикуривая у встречного. — На каком участке фронта?
— Н-на Северном, — не без гордости ответил Царь.
— Теперь, браток, свобода! Воевать больше не станем, — сообщил солдат.
— Дума, — снова произнес Царь, окончательно запутавшись в столь сложном политическом вопросе.
Потолкавшись по людным и шумным коридорам, ребята вышли из Таврического дворца и присоединились к своим.
Подходили воинские части. Стоявшие на балконе члены Государственной думы сдержанно помахивали руками, приветствуя солдат.
— Чего это думцы хмурятся, кисло так приветствуют, — удивлялись в толпе, — радости-то у них не чувствуется.
— С непривычки, — объясняли другие, — ведь они все с царем якшались. Все они графы, и князья, и даже бароны.
— Не все, — кто-то возражал, — есть среди них и наши, рабочие. Правда, маловато. Один на сотню.
Царь напряженно вслушивался.
Рядом с Ванюшкой какой-то чрезмерно любопытный, в потертой чуйке и в картузе с бархатным козырьком, допытывался:
— Это кто? А это? Толстый-то какой, с брюхом.
— Родзянко, председатель Государственной думы, — ответили ему.
А другой, более сведущий, добавил:
— Богатеющий господин. У него а-агромадные поместья в Екатеринославской губернии и сотни тысяч капиталу.
На балконе появился седоволосый, с черными бровями и усами депутат Думы.
— Товарищи-и! — звонко закричал он.
— Гучков! — немедленно оповестил соседей знаток депутатов.
— Домовладелец, фабрикант и заводчик, — добавил стоявший у ограды студент.
— Как же это? — недоумевающе спрашивал его ремесленник в коротком дырявом пиджаке с замасленными полами. — Свободу-то мы разве добываем для богачей? Какие мы ему товарищи!
Царь еще более нахмурился. В его голове шла усиленная работа.
В самом деле, на улицах сражался простой народ: рабочие, солдаты, а в Думе вершили всеми делами только богатые да знатные.
«Надо поспрошать у Володи», — размышлял Царь.
На балкон приветствовать воинскую часть вышел скромно одетый человек в поношенном пальто, в кепке, и в толпе радостно загалдели:
— Наш... С Путиловского... Депутатом в Совет избрали...
Толпа продолжала шуметь. То и дело по площади разносилось громовое «ура».
— Пошли, — хмуро предложил Царь ребятам. — Нечего здесь мыкаться.
Домой Царь возвращался уже с новыми мыслями. Впервые он услышал про Совет рабочих и солдатских депутатов. Значит, помимо Думы, у восставшего народа есть тоже какая-то своя власть.
Мимо проводили арестованных царских сановников. Длинная очередь жандармов и городовых в штатской одежде выстроилась у входа в боковой подъезд дворца. Они добровольно явились сюда, требуя, чтобы их арестовали.
Почти весь город был уже в руках восставших.
На следующий день после того, как ребята отвели генерала в Таврический дворец, стало известно, что в столице организовано Временное правительство, во главе которого стал князь Львов. А к вечеру распространился слух об отречении от престола Николая Романова.
На другой день, устроившись за свободным столом на кухне чайной, Ванюшка читал в газетах Акт об отречении:
«В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину, Господу Богу угодно было ниспослать России новые тяжкие испытания. Начавшиеся внутри народа народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны... признали мы за благо отречься от престола Государства Российского и сложить с себя верховную власть...»
Ванюшка вспомнил, как в день объявления войны он с дедушкой был на Невском и попал на Дворцовую площадь. Там собралось много народа со стягами, флагами, портретами царя. На стягах было написано: «Боже, царя храни!», «Да живет Сербия!», «Победа России и славянству!». К собравшимся вышел на балкон дворца и обратился с речью Николай Романов. Он обещал не заключать мира, пока последний неприятельский солдат не будет с позором изгнан из русской земли. Ванюшка с дедом попали на площадь к концу его речи и видели, как многие из толпы стояли на коленях перед царем. Возвращаясь домой, дедушка толковал, что собрались на площади одни богатые и знатные. «Война народу в тягость... Радоваться нечему».
— Отрекся! За наследника тоже отрекся! — шли разговоры на дворе Скобского дворца. — Всю власть хотел своему брату Михаилу передать, а тот перепугался и тоже отказался.
Володя Коршунов убежденно добавлял:
— Народ заставил...
С ним соглашались:
— Народ — сила! Теперь старому крест и крышка!
Никто уже не сомневался, что с царским самодержавием покончено.
НЕУДАВШИЙСЯ ЗАГОВОРЕсли на улицах Петрограда в эти бурные дни Цветок и Ванюшка были вместе со всеми и прежде всего рядом с Типкой, то, попадая на свой двор, они старались уединиться.
Виноваты в этом были винтовка и Царь.
Царь вразвалку ходил с винтовкой за плечами по двору и показывал любопытным скобарям, из каких частей она состоит.
— Это боек, а это ударник, — объяснял он, щелкая затвором. — Пуля летит у ней на версту.
Винтовку он считал своей законной принадлежностью, так же как на голове папаху с солдатской кокардой и шинель с погонами на плечах. Отнять винтовку у него мог только военный комендант или старший по званию — офицер. Но военный комендант сидел в камере Петропавловской крепости, а офицерам солдаты больше не повиновались. Так Царь и ходил вооруженный.
Иное мнение имели Цветок и Ванюшка. Цветок кивал головой на Царя:
— Важничает. Ишь похваляется!.. — Сердце у Цветка обливалось кровью. — Ты тоже хорош... гусь лапчатый. Не дал мне винтовку. Я же первый крикнул: «Чур, моя!» — укорял он Ванюшку. — Винтовка-то моя... Ну, наполовину твоя, а вовсе не Царева. Жулик Царь и мазурик... Давай отнимем? — предлагал он, потирая руки. — Вдвоем мы справимся.
— Что же, драться с ним? — уныло спрашивал Ванюшка.
— Неужто прощать? — Цветок негодовал. Он готов был хоть сейчас расправиться с Царем. — Мы все-таки его поколотим, — обещал он Ванюшке, — не сегодня, так попозже.
«Кто это мы-то?» — подумал Ванюшка.
— Хочешь, я подговорю гужеедов? Знаешь, какая у меня с ними дружба! — Цветок, таинственно оглядываясь, шептал на ухо Ванюшке: — Они все за меня. Мы разыщем правду. Хочешь моим другом быть?
Он выжидательно смотрел на Ванюшку.
— Хочу... — неуверенно согласился Ванюшка, но тут же предупредил: — Колотить Царя я не буду.
— Трусишь? — язвительно спросил Цветок.
Ванюшка уклончиво пожал плечами. Объяснять свое поведение Цветку он не намеревался. Так и расстались ребята, не поняв, союзники они или нет.
Заглянув на другой день на двор Моторного дома, Ванюшка увидел среди гужеедов облезлый лисий треух Цветка.
Стоял Петька Цветок, окруженный ребятами, и громко разглагольствовал:
— Царя свергли. А у нас на дворе свой Царь сидит. Мы его еще не сковырнули, но тоже прогоним! Беспачпортный он.
Цветок продолжал распространяться. Кто-то из гужеедов уже советовал:
— Отправьте его обратно на войну.
— Отправим, — соглашался Цветок.
— Царь Николай отрекся... Мы своего Царя тоже заставим уйти. На кой он нам нужен.
Цветок был настроен воинственно.
Мешать Ванюшка не стал и незаметно удалился. Но такая решимость Цветка расправиться с Царем удивила и даже озадачила его. По всем признакам, Цветок готовил заговор с гужеедами против Царя. В душе Ванюшка соглашался с Цветком, что Царя следует «сковырнуть» и вытурить со двора как можно скорее если и не за винтовку, то хотя бы из-за Фроськи. Но, поразмыслив как следует, Ванюшка решил все же не связываться с двуличным Цветком и не вступать с ним в заговор. «Еще беды с ним наживешь», — подумал он.