− И что туда положила? Касторку или крысиный яд?
Лана не смогла сдержать победоносного смеха. Она это предвидела, а потому достала пластмассовую ложку и сначала попробовала при Вике суп, а затем пюре и кусочек котлеты.
− Думаешь, я о тебя стану руки марать?
Вика не ответила. Она продолжала закрывать руками живот. Кожа у неё была белая, полупрозрачная, с синими жилами. На острых, длинных ногтях лежал багрово-красный лак и, по мнению Ланы, смотрелся он отвратительно. Складывалось впечатление, будто все пальцы у Вики перепачканы кровью.
− Нормальную я тебе еду принесла. Не бойся. – Лана тщательно закрыла все крышки и убрала контейнеры в пакет. – Я хорошо готовлю.
− Я всё выброшу.
− Дело твоё. Но вообще не хотелось бы, чтобы сын Влада голодал. Он ведь Влада, правда?
Прикрыв рукой рот, Лана чуть приподняла брови. Она ждала, что Вика зашипит или зафыркает, будто ошпаренная кошка, но не дождалась. Выражение лица у её соперницы не поменялось. Она смотрела, чуть прищурившись, и продолжала загораживать от Иоланты живот. Обеими руками.
− А ты всё сомневаешься?
− Сомневаюсь. А ещё я знаю, что ты из детдома.
− К Селивановой ходила?
− К Инге Валерьевне.
− Это она и есть.
− И она мне сказала, что ты сама уволилась.
Вика дёрнула головой и посмотрела в сторону. Прошла секунда, и от былого страха в её глазах даже следа не осталось. Такой перемене Лана поразилась до глубины души. Вот ведь девка! Чистой воды зараза! Сидела, как мышь дрожала, а потом бац, и снова в нахалку преобразилась.
− А она не рассказала тебе, что в это время муженёк её клубом заведовал? Он-то меня и выставил. Поцапалась с одной лахудрой из-за просроченного абонемента, а эта лахудра к нему жаловаться побежала. А уж он разбираться не стал, давно на меня зуб точил, потому что не легла с ним, когда ему очень хотелось, и отправил на все четыре стороны. Трудоустроена я не была. Так мне хоть пенсию платили, а сейчас вот и её лишили. Бумажку я только для Инги Валерьевны написала. А уж что этот козёл ей наговорил, я знать не знаю.
− Надо было прийти к начальнице и объяснить всю ситуацию. Она мне показалась неплохой женщиной. Тебя вроде как даже жалела.
Ойкнув, Вика тяжело приподнялась на подушках. Лана откинулась на спинку стула и закинула ногу на ногу. Настроение у неё улучшилось. В разговоре она явно лидировала.
− Ты просто у неё не работала. Я была ей удобна до поры до времени, потому что за меня ей налоги платить не приходилось. А через месяц она бы всё равно меня прогнала. Как бы я с пузом-то таким работала?
− Значит, ты пенсию получала. Выходит, училась на дневном?
− Ну, пыталась и что с того? Только меня всё равно отчислили, трудно учиться и работать, а на пенсию не прожить.
− Надо было трудоустроиться. Сейчас бы хоть декретные были. – не смогла не съязвить Лана. − Хотя на них, конечно, тоже не прожить. Лучше повеситься на чужого мужа.
− Ты меня учить что ли пришла? Или тебя Влад прийти попросил?
− Ещё бы он меня к тебе прийти попросил.
У окна кто-то всплакнул − Лана повернула голову. На соседней кровати спиной к двери лежала молодая женщина. В спортивном костюме, со светло-русыми, стянутыми в хвост волосами. Лежала и тихонько поскуливала. Тоненько так, в кулак. «Или с выкидышем или после выскабливания замершей», − определила Лана. Рыбак рыбака видит издалека… И поспешила отвернуться. На кровати у стены с книгой в руках полусидела-полулежала почти старушка. Лет шестидесяти, а то и больше. С короткими, баклажанового цвета волосами. «Наверное, с опущением», − вынесла свой вердикт Иоланта и перевела взгляд на третью пациентку. Ту устроили на кушетке возле раковины. Постельное у неё было своё, не больничное, в мелкий синий ромбик, но застиранное. На вид женщине было около сорока, жёлтые волосы висели патлами, серые глаза смотрели в потолок. «А вот эту после аборта привезли», − заключила Лана и опять посмотрела на Вику. Девчушка, что лежала у окна, соскочила с кровати и выбежала за дверь. В коридоре послышались громкие рыдания. Почти старушка, тяжело кряхтя, побрела за ней.
− Её Аня зовут, − зашептала Вика. – Вчера утром на сохранение положили, а ночью пошла в туалет и родила. Мёртвого. Двадцать недель.
Лана сухо кивнула. Слов у неё не нашлось. Предполагаемая абортница привстала и начала собираться. Накинула на сорочку хлопковый халат на пуговицах, достала из сумки кружку и тоже вышла в коридор. Облонская и Ковалёва остались в палате один на один.
− Видать, много сегодня абортов сделали, раз её к вам положили.
− А ты как догадалась? – Вика округлила глаза. Лана могла поклясться, что увидела в них проблеск уважения.
− Если б ты с моё тут полежала, тоже бы знала. Их всегда кладут на кушетки. Для абортниц отведены первая и вторая палаты. В каждой по пять коек, но иногда этих коек не хватает. И тогда тех, кто не влез, везут дальше. В третью, четвёртую и пятую.
− Аня из-за этого и рыдает.
И это Лана тоже понимала. Сама была на месте этой Ани. Не раз. И рыдала ещё громче. Пока ты даже дышать глубоко боишься, чтобы ребёнок ненароком не выпал, другая выскабливает своего кюреткой. Живого и здорового. Говорят, дети на таких сроках уже все чувствуют. Зажимаются. А врач всё равно их убирает и в таз бросает. Как испорченный кусок мяса.
− Потому что ей тяжело. И вдвойне тяжело смотреть на ту, которая ребёнка сама убрала.
− У всех свои обстоятельства. Каждый выживает, как может. Я вот не осуждаю. – Лицо у Вики вспыхнуло, она почему-то разозлилась и опять накрыла живот руками, словно чего-то боялась, словно Лана стояла над ней с ножом и собиралась этот живот разрезать.
− Если бы у тебя ребёнок умер, ты бы сейчас так не рассуждала. – Лана с вызовом посмотрела сопернице в глаза, но та не стушевалась ни на грамм. Видимо, пристыдить её было невозможно. – Но я её тоже осуждаю. Сейчас не осуждаю. Раньше, осуждала. И сильно. Но ты права: у всех свои обстоятельства. И всё же, так, как делают в этой больнице, делать нельзя. Нельзя абортниц к тем, кто после выкидыша, подселять. Жестоко это слишком. И по психике сильно бьёт.
Несколько секунд обе женщины молчали. Первой вновь заговорила Лана:
− Не думай, что я такая добренькая, раз тебя с лестницы не спустила и волосы на голове не выдрала. Я тебе своего мужа не отдам. Заруби себе это на носу и прекрати ему писать и названивать. Ты Влада не получишь.
Вика издала короткий смешок. Лане он напомнил тявканье маленькой собачонки. Вроде шпица или таксы.
− Каждая мать пытается защитить своего ребёнка. Так, как может. И я тоже хочу защитить своего. Раз уж ты знаешь, что я из детдома, я тебе скажу. Мой ребёнок будет жить лучше моего, я для этого в лепёшку расшибусь. Всё сделаю. А вообще Влад не вещь. Его нельзя отдать. Он сам решит, с кем ему быть. Через год или два я смогу родить ещё. А ты?
Лана сглотнула, руки у неё задрожали. Чтобы скрыть дрожь, она зажала ладони между коленями.
− Наслаждайся своим положением до родов, потому что, как только будет готов анализ, ты лишишься всего и разом.
− Или всего лишишься ты. Влад видел ребёнка. Через аппарат УЗИ. И ребёнок бил его ножкой через мой живот. Он очень сильный. Сильный и здоровый. У меня весь живот в синяках, хочешь покажу?
И Вика схватилась за халат, словно действительно собиралась его распахнуть. Лана встала и, повернувшись спиной, потопала к дверям. Пакет с едой она принципиально забирать не стала. Выбросит так выбросит.
− Когда меня выпишут, мне будет нужна помощница по хозяйству. Я с таким животом не могу уборкой заниматься, а пылью нам с малышом дышать нельзя. Так что озаботься этим, пожалуйста.