Немного времени спустя после того, как я выпущен был из коллежа, лакей моего наставника, бывший моим tercero (сводником (исп.)), нашел для меня у одной продавщицы булавок четырнадцатилетнюю племянницу, девушку удивительной красоты. Показав ее мне, он купил ее для меня за сто пятьдесят пистолей 78 , снял для нее маленький домик в Исси и поселил с ней свою сестру; я отправился туда на другой же день после того, как она там обосновалась. Я нашел ее в страшном отчаянии, что меня ничуть не удивило, ибо я приписал его стыдливости. На другой день я, однако, обнаружил в ней то, чего не ждал, а именно ум, еще более поразительный и необычайный, нежели ее красота, превзойти которую было нелегко. Девушка говорила со мной разумно, благочестиво и без гнева, плакала она, однако, только когда не могла удержать слез. Тетки своей она боялась настолько, что мне стало ее жаль. Меня восхитил ее ум, а потом и ее добродетель. Я домогался ее лишь для того, чтобы ее испытать. И устыдился самого себя. Дождавшись ночи, я посадил ее в карету и отвез к своей тетке Меньеле, которая поместила ее в монастырь, где она и умерла лет через восемь или десять в ореоле совершенной святости. Тетка моя, которой девушка призналась, что, запуганная торговкой булавками, она исполнила бы все, чего бы я от нее ни потребовал, была столь растрогана моим поступком, что на другой день рассказала о нем епископу Лизьё, а он в тот же день за обедом пересказал это Королю.
Вот первая из этих историй 79. Вторая была иного рода, но и она сделала не меньшее впечатление на Короля.
За год до этого первого приключения я отправился в Фонтенбло травить оленя со сворой г-на де Сувре, и, так как лошади мои сильно устали, я нанял почтовых, чтобы вернуться в Париж. Моя лошадь оказалась проворнее, нежели у моего наставника и лакея, которые меня сопровождали, и я первым прибыл в Жювизи, где велел оседлать лучшую из тамошних лошадей. Кутенан, капитан небольшого отряда королевской легкой конницы, человек храбрый, но сумасбродный и злокозненный, прибывший из Парижа также на почтовых, приказал конюху снять мое седло и заменить тем, которое принадлежало ему самому. Подойдя к нему, я объяснил, что уже нанял эту лошадь, но так как на мне была простая черная одежда с гладким воротничком, он принял меня за того, кем я и в самом деле был, [36] то есть за школяра, и вместо всякого ответа с размаха отвесил мне пощечину, разбив мне лицо в кровь. Я схватился за шпагу, он — за свою; после первых же ударов, которыми мы обменялись, он, поскользнувшись, упал; пытаясь удержаться, он кистью руки ударился об острый край какой-то деревяшки, шпага его отлетела в другую сторону. Я отступил на два шага и предложил ему поднять шпагу; он так и сделал, но поднял ее за лезвие, а мне протянул рукоятку, рассыпавшись в извинениях. Он еще удвоил их, когда прибыл мой наставник, объяснивший ему, кто я такой. Кутенан повернул обратно в Париж и отправился к Королю, который принимал его в любое время, чтобы рассказать Его Величеству это маленькое приключение. Королю оно понравилось, и он вспомнил о нем, как вы увидите далее, перед своей кончиной. А теперь я возобновлю прерванное повествование.
Благоволение ко мне Короля заронило в моих родных надежду, быть может, получить для меня парижское коадъюторство. Сначала они натолкнулись на решительное сопротивление моего дядюшки, человека мелкого, а следовательно, завистливого и упрямого. Они уломали его с помощью Дефита, его поверенного, и Куре, его капеллана, но совершили промах, расстроивший, по крайней мере в тот раз, все их усилия. Против моей воли они расславили о том, что архиепископ Парижский дал согласие на мое назначение, и даже допустили, чтобы Сорбонна, кюре и капитул изъявили ему благодарность. Это обстоятельство наделало много, даже слишком много шуму; кардинал Мазарини, господа де Нуайе и де Шавиньи воспользовались им, чтобы мне помешать, объявив Королю, что не должно приучать духовенство самому избирать архиепископов 80; и потому, когда маршал де Шомбер, первым браком женатый на моей двоюродной сестре, пожелал разведать обстоятельства, он понял, что надежды мои рушились. Король отозвался обо мне весьма благосклонно, но сказал, что я, мол, еще слишком молод, а дело приобрело слишком большую огласку, прежде чем дошло до него, и прочее в этом роде.