Как только Кардинал заметил, что я обратил его уловку против него же самого, он совсем перестал со мной церемониться; так, например, однажды, когда я при нем сказал Королеве, что раздражение умов велико и успокоить их можно лишь ласкою, он привел мне в ответ итальянскую [69] притчу: во времена, когда животные говорили человечьим языком, волк, мол, клятвенно заверил стадо овец, что станет защищать их от всех своих сородичей, с условием, если одна из них каждое утро будет приходить зализывать рану, нанесенную ему собакою. Таково было самое любезное из поучений, коими он одаривал меня в продолжение трех или четырех месяцев; это побудило меня однажды по выходе из Пале-Рояля сказать маршалу де Вильруа, что я вывел два заключения: во-первых, министру еще менее подобает говорить глупости, нежели их делать, во-вторых, правительству всегда кажутся преступными советы, которые ему не по вкусу.
Вот каково было мое положение при дворе, когда я покинул Отель Ледигьер, чтобы по мере сил воспрепятствовать дурным следствиям, опасаться которых заставили меня известие о победе при Лансе и рассуждения Шавиньи. Я нашел Королеву в неописанной радости. Кардинал показался мне более сдержанным. Оба выказали необычайную кротость, и Кардинал, между прочим, объявил мне, что хотел бы воспользоваться случаем, чтобы показать палатам, сколь далек он от мстительных чувств, какие ему приписывают, и выразил уверенность, что по прошествии нескольких дней все вынуждены будут признать: победы, одержанные королевскими войсками, смягчили, а не ожесточили двор. Признаюсь вам, я попался на удочку. Я поверил ему, я обрадовался.
На другой день я читал проповедь в иезуитской церкви Людовика Святого в присутствии Короля и Королевы. Кардинал, также присутствовавший на проповеди, по окончании ее поблагодарил меня за то, что, толкуя Королю завещание Людовика Святого (это был день его праздника), я просил Его Величество печься, как то сказано в завещании, о больших городах его государства 64. Вы скоро увидите цену искренности этих заверений.
На другой день после праздника, то есть 26 августа 1648 года, Король отправился на благодарственное молебствие. По обычаю, на всех улицах от Пале-Рояля до собора Богоматери расставлены были отряды солдат-гвардейцев. Едва Король вернулся в Пале-Рояль, солдат этих свернули в три батальона, которые оставили на Новом мосту и площади Дофина. Лейтенант личной гвардии Королевы Комменж втолкнул в закрытую карету советника Большой палаты, старика Брусселя, и увез его в Сен-Жермен. Бланмениль, президент Апелляционной палаты, был в то же время схвачен у себя дома и доставлен в Венсеннский замок 65. Вы несомненно удивлены, что схватили второго, но, если бы вы знали Брусселя, вас не меньше удивило бы, что схватили и его. В свое время я изъясню вам это подробно. Однако я не могу описать вам, какая оторопь взяла Париж в первые четверть часа после ареста Брусселя и какое смятение охватило его в последующие четверть часа. Печаль или, вернее, уныние поразило всех, включая малолетних детей; все только обменивались взглядами и молчали.
И вдруг разразился гром: все пришли в волнение, забегали, закричали, лавки закрылись. Мне сообщили об этом, и, хотя я не мог остаться [70] равнодушным к тому, что накануне меня обвели вокруг пальца в Пале-Рояле, где меня даже просили сообщить моим друзьям в Парламенте, будто битва при Лансе настроила двор на умеренный и кроткий лад, хотя, повторяю, я был весьма уязвлен, я не колеблясь решил отправиться к Королеве, предпочитая всему исполнение долга. Это я и объявил Шаплену, Гомбервилю 66 и канонику собора Богоматери Пло (ставшему ныне картезианским монахом), которые у меня обедали. Я вышел из дома в стихаре и накидке и едва добрался до Нового рынка, как меня окружила толпа, которая не кричала даже, а ревела. Я выбрался из нее, уверяя народ, что Королева решит дело по справедливости. На Новом мосту я встретил маршала де Ла Мейере 67, который командовал гвардейцами, и, хотя до этой поры противниками его были только мальчишки, осыпавшие солдат оскорблениями и камнями, он был в большом смущении, ибо видел, что со всех сторон собираются тучи. Маршал весьма мне обрадовался и убеждал меня сказать Королеве всю правду. Он предложил, что сам пойдет со мной, чтобы ее засвидетельствовать. Я, в свою очередь, весьма обрадовался его предложению, и мы вместе отправились в Пале-Рояль, сопровождаемые неисчислимой толпой, кричавшей: «Свободу Брусселю!»