Недавно мы отметили в «Нашем союзе»[566] «вопль» писателя Алексея Ремизова о своей эмигрантской судьбе, об эмигрантской среде, затянувшей мертвую петлю на его шее (рассказ Ремизова в «Последних новостях»[567]). На этот раз в «Современных записках» раздался голос другого эмигрантского отщепенца — поэта Марины Цветаевой. То, что высказывает в своих стихах Цветаева, еще страшнее ремизовского вопля. Тема стихов Цветаевой, — уход из жизни, трагическое «равнодушие» ко всему окружающему миру, то герметическое самозамыкание, которое смертоносно для всякого живого существа и в первую очередь для творческого.
Родина?
Человеческая среда?
Русский язык?
О себе:
И далее:
Почему же случилось так, что там, в советской России, находясь в тягчайших условиях голодного и холодного 1921 года, Цветаева была полна жизненных и творческих сил, а здесь, в эмиграции, — «всяк дом ей чужд, всяк храм ей пуст»? Нужно ли отвечать на этот вопрос? Не ясно ли, что цветаевское отвращение к миру результат ее десятилетнего эмигрантского «бытия» и что единственное спасение для нее — из эмигрантского суррогата жизни вырваться.
Во всяком случае, стихи Цветаевой жесточайшее обличение духовной и душевной опустошенности эмиграции и то, что стихи эти появились в «Современных записках», следует объяснить тем же, что и напечатание в свое время в «Последних новостях» «вопля» Ремизова — недомыслием редакции.
<…> В сущности, к беллетристике надо отнести также и отрывок Марины Цветаевой — «Мать и музыка». По теме это — кусок автобиографии, но по выполнению и по заданиям, которые «несомненно» ставил себе автор, — это отнюдь не произведение мемуарной литературы. В тех статьях мемуарного характера, которые Марина Цветаева напечатала в последних книжках «Современных записок», чисто формальная сторона была уже очень сильна и явно подчеркнута. Тем не менее центральный интерес еще сосредоточивался на событиях, о которых шла речь и в особенности — на изображаемых лицах: поэте Максимилиане Волошине, Андрее Белом, историке Иловайском. На этот раз, как ни силен в нас интерес к личности самой Марины Цветаевой, — в отрывке из ее детских воспоминаний на первый план выступает тот психологический узор, который любопытен сам по себе, безотносительно к историко-литературной личности мемуаристки. Уже в силу одного этого, на сей раз автобиография Цветаевой перестает быть всего только автобиографией и самое название мемуаристки в данном случае перестает к ней подходить. Более обширная автобиография, написанная в тех приемах, как «Мать и музыка», стала бы не автобиографией, а повестью или романом, как «Детство» Толстого или «Котик Летаев» Андрея Белого. Соответственно этому Цветаевой задумана и разработана и словесная ткань отрывка — совершенно в беллетристическом, а не в мемуарном роде. Пожалуй, именно стилистические задания и увлекли Цветаеву с мемуарного на беллетристический путь. Нам об этом жалеть не приходится — в отрывке Цветаевой столько словесного блеска и мастерства, что приходится теперь в ее лице приветствовать не только поэта, но и беллетриста. К особенностям ее беллетристического творчества, тесно связанным с ее творчеством стихотворным, когда-нибудь мы еще вернемся. В них весьма стоит разобраться более пристально.
Стихотворный отдел отчетной книжки довольно велик, но менее утешителен, чем беллетристический. <…>
Замыкается отдел стихотворением Цветаевой, исключительно тягостным по мысли и настроению, но и столь же сильным по выполнению. Это — одно из самых замечательных ее стихотворений за последние годы. <…>
<…> Из всех поэтов, живущих за рубежом, М.Цветаевой в наибольшей, пожалуй, степени присущи элементы гениальности, но зато в наименьшей, вероятно, степени ей присуща способность критически отнестись к собственным стихам, посмотреть на них как бы со стороны. Только этим и можно объяснить ее странные филологические увлечения, приводящие поэта к таким курьезам, как
В стихах «Памяти Н.П.Гронского» попадаются очень яркие места, и стихи эти лишний раз свидетельствуют о духовном и стилистическом родстве М.Цветаевой с Державиным, уже, кажется, отмеченном критикой.[569]
Как в творчестве М.Цветаевой, так и в творчестве З.Шаховской[570] за последнее время преобладающее значение приобретает проза (если только можно говорить о прозе у М.Цветаевой). Стихи З.Шаховской, помещенные в 58-ой книге «Совр<еменных> зап<исок>», при всем их хрупком изяществе, кажутся бледными и безличными, когда вспоминаешь ее прозу, полную такой остроты и подлинной оригинальности. <…>
<…> В отделе стихов отметим прежде всего стихотворение М.Цветаевой «Сыну». Многих читателей, даже сдержанно относящихся к поэзии М.Цветаевой, очарует это стихотворение, такое яркое и по мысли и по форме. К сожалению, и в этом стихотворении поэт увлекается своей излюбленной словесной игрой («Не быть тебе… спортсмедным лбом»). Едва ли каламбур, как бы ни был он эффектен, совместим с поэзией. Зато есть в этом стихотворении строфа, стоящая целой поэмы. Поэт говорит, что сыну не быть
569
См., например, статью Д.Святополк-Мирского «Поэты и Россия» (Версты. 1926. № 1. С. 143–146), очерк Ю.Иваска «Цветаева», помещенный в настоящем издании.
570
Шаховская Зинаида Алексеевна (род. 1906) — поэт, прозаик, переводчица, журналист, мемуаристка, литературный критик. Адресат писем Цветаевой, автор воспоминаний о ней. Недолгое время находилась под влиянием ее поэзии: «В юности настолько я была взволнована, поражена стихами Цветаевой, что даже, в Брюсселе, пыталась писать под нее…» (Шаховская З. Отражения. Paris: YMCA-Press, 1975. С. 162).