— Саске! — радостно воскликнула она.
— Ева! — не менее счастливо ответил я.
— Саске!
— Ева!
Лиса прыгнула мне на руки, и мы некоторое время просто смотрели друг другу в глаза. По крайней мере, так это выглядело со стороны. На самом же деле я активировал риненган и сейчас решал проблемы Евы с чакрой. Если у меня восстановленная ментальная оболочка теперь удерживала чакру в теле, и за время моей отключки ее там скопилось уже немало, то у бедной демоницы вместо нормальной энергии до сих пор была та черно–серая бурда, что досталась нам в наследство от Десятихвостого. Но проблему можно было решить — я создал ей некое подобие ментальной оболочки, которая как бы отфильтровывала чистую чакру от «киселя». Через некоторое время у нее будет достаточно энергии на любое дзюцу. После моих манипуляций в глазах Евы тоже зажегся риненган. Она, как и любое мое создание, получила часть моих способностей. Вообще, мы словно сообщающиеся сосуды — чакра запросто может перетечь из одного в другой, и я не знаю, могу ли полностью отделить от себя Еву. Да и не уверен, что хотел бы это сделать. И она тоже не горит желанием окончательно обособиться — ведь эта связь дает ей возможность в любой момент переместиться ко мне, или позаимствовать энергии, точно так же, как и мне.
— Нет, все–таки, как же я тебя люблю, — заявила лисица и начала вылизывать мне лицо.
— Это чувство полностью взаимно, я тоже себя люблю.
Ева на это только фыркнула, продолжая ластиться. Похоже, ее тоже на любовь ко всему живому пробило. Представляю, каково пришлось бедному Кураме, он наверное, сейчас в самый дальний уголок клетки забился и не верит своему счастью, что жив остался после приступа дружелюбия в исполнении пушистой демоницы.
Когда накал любвеобильности спал, я понял, что мне стало легче себя контролировать. По крайней мере, мне больше не хотелось превратиться в лужицу розового желе при виде Итачи или пойти к резиденции Хокаге и спеть серенаду Тсунаде. Но из дома меня выпустить все–таки не решились, а то вдруг поймаю первого встречного и возлюблю от всей души.
Следующий день у меня начался с приступа черной меланхолии, и ничто не могло отвлечь от мрачных мыслей, ни Наруто, ни Итачи, ни приход гостей. Однако к вечеру я все–таки совладал с эмоциями и стал почти нормальным. Зато назавтра страдал от беспричинной злобы и, в конце концов, спрятался в самом дальнем углу сада, чтобы не срывать дурное расположение духа на окружающих. А затем каждый последующий день начинался для меня с новым настроением, и продолжалось это полторы недели, пока я окончательно не освоился с собственными эмоциями и не взял их под контроль. Срочно подправленная система самогендзюцу мне здорово помогла, и я наконец–то перестал дуться по любому поводу или, наоборот, беспрестанно хихикать безо всякой причины. Еще полнедели спустя все окончательно устаканилось, и даже мои личные лечащие врачи пришли к выводу, что я в норме, ну насколько это вообще для меня возможно.
Впервые за долгие десять лет я был совершенно жив, полностью здоров и должен бы стать совершенно счастливым, но тут вдруг подняла голову моя паранойя. Мне начало казаться, что за мной наблюдают. Неотрывно, каждую секунду и весьма недоброжелательно. Ни сенсорная система, ни разосланные сотни мини–клонов не засекли ничего подозрительного. Наруто и Итачи тоже ничего странного не заметили, и поэтому я пытался убедить себя, что мне это кажется. Но чужой недобрый взгляд преследовал меня постоянно, не отрываясь ни на миг. Я чувствовал его как нечто почти физическое и подавляющее. Дошло до того, что я даже в шкафу прятался, но и там неведомый недоброжелатель от меня не отставал.
Круглосуточная слежка, не прекращавшаяся ни на секунду, здорово меня нервировала. Я стал крайне раздражительным, потерял аппетит и сон. Причем, с Евой происходило то же самое, она даже от сладостей начала отказываться и большую часть проводила внутри печати на животе Наруто, потому что только туда вездесущий «взгляд» не проникал. Я начал подозревать, что дело действительно в моей паранойе, и вся эта неведомая слежка — всего лишь очередной выверт моего сознания. Но с ментальным телом все было в порядке, да и во внутреннем мире никаких изменений не произошло, хотя любое психическое отклонение немедленно отразилось бы на них. Оставалось признать, что источник раздражения является внешним и направлен исключительно на меня. Причем со временем ситуация только обострилась. Неведомый недоброжелатель перешел от чисто моральных методов давления к более физическим — я заметил, что вещи, которыми я часто пользовался, начали ломаться едва ли не у меня в руках. Постельное белье за несколько дней истлевало до ветхости, даже кровать пришлось заменить на железную, потому что у старой подломились ножки; дерево, под которым я обычно медитировал, засохло; любимая чашка рассыпалась на осколки… Было еще множество примеров, но самое плохое — у людей в моем присутствии начинала болеть голова.