— Предъявите ваши документики.
— Кто? Что? — слабым голосом спросил Петя и встал на четыре конечности. — Меня похоронили! Боже мой! — простонал он, словно собака, продвигаясь к разрытой могилке.
— Еще не похоронили, гражданин, — обрадовал его Павел Геннадьевич. — Мы поспели вовремя.
— Поспевают груши, сержант, — ехидно заметила Глаша, с сочувствием глядя на Кайгородцева, который впился безумным взором в ивою фотографию. — Кстати, там, в могиле, что-то лежит.
— Неужели? — фыркнул милиционер. — Я даже знаю что. Гроб с покойником!
— Да нет, оно прямо сверху лежит, — уперлась Глаша.
Милиционер, в душе проклиная свой живот и кряхтя, словно роженица, сел на корточки и полез короткопалой лапой в вырытую яму. Приложив нечеловеческое усилие, он крякнул и выдернул из земли обернутый тряпкой кирпич.
— А вот и орудие преступления! — радостно сообщил он. — Вот чем, гражданин, вам по голове чпокнули!
Глаша с досады только махнула рукой. Потом подошла к Кайгородцеву, помогла ему подняться на ноги и сказала:
— Петь, ты только не волнуйся. Мы все выясним. Видишь, здесь прибрано. Значит, за могилой кто-то ухаживает.
— Это она, Сузи! — простонал тот и закрыл глаза ладонью.
— Да нет. Петь, вряд ли. Тебя же в могиле нет, зачем Сусанне время тратить?
— Она… Она приходит сюда, чтобы представить меня мертвым! — вскинулся Кайгородцев. — Это такая техника умерщвления. Она думает обо мне как о покойнике, поэтому в ближайшее время со мной случится что-нибудь страшное!
— Петь, перестань, — рассердилась Глаша, хотя ей тоже было несколько не по себе. — Я имею в виду, что у этого… — она посмотрела на надпись, — Мультяпова могут быть родственники. Кто-то ведь ухаживает за могилкой!
— Ну, я, — неожиданно сказал маленький красноротый тип, выступая вперед. — Я ухаживаю за этой могилкой. Я тутошний, кладбищенский.
Он упер руки в боки будто собирался сию секунду пуститься в пляс, и даже ножку выставил носком вперед. Глаша и Кайгородцев быстро переглянулись.
— Вы что — Мультяпов? — изумились они хором.
— Не-а, Прямоходов я. Просто мне один мужик деньги дает. Раз в полгода. Половину даст сначала, половину потом, чтоб я, значит, интерес имел.
— И цветочки, — Глаша мотнула головой в сторону гвоздик, — тоже вы покупаете?
— Ну, не то чтобы покупаю, — пробормотал тот. — А что?
Милиционер стоял рядом, сопел и внимательно слушал. Кирпич все еще был у него в руке.
— И когда ваш мужик в последний раз появлялся?
— Да вот, в июне появлялся. Теперь только в ноябре придет.
— А как он представился?
— Как Мультяпов, ежу ясно!
— А выглядит он как? — не давала ему опомниться Глаша.
— А вам зачем? — прищурил глаз Прямоходов.
— Нам очень надо, — с нажимом сказал Петя.
— За «очень надо» люди деньги плотют.
Глаша повернулась к Кайгородцеву и шепотом сказала:
— Петь, заплати ему. И милиционеру заплати, а то он нас привлечет, как осквернителей могилы. Припишут какое-нибудь трупоедство…
Петя вздрогнул и торопливо добыл из кармана бумажник. С бумажником в руке он понравился парочке блюстителей кладбищенского порядка гораздо больше. Спрятав торжественно врученную бумажку в карман, милиционер отбросил кирпич в сторону и велел Прямоходову:
— Убери тут все, а я, пожалуй, пойду. Дежурство у меня.
Голос его звучал нормально, и глаз в прожилках, похожих на реку Амазонку с притоками, он больше не щурил подозрительно.
— Так все-таки — как он выглядел? — снова спросила Глаша, придвигаясь к Прямоходову.
Тот принялся живописать внешность родственника Мультяпова, но толком так ничего и не сказал. То он оказывался у него высоким, то средним, то «чуть выше меня». С волосами неопределенного цвета, с расплывчатыми чертами лица и «средним» голосом.
— В подпитии я был, — смущенно сообщил Прямоходов. — Если честно, мне вообще показалось, что их двое.
— Двое Мультяповых? — опешила Глаша.
— Да. И оба совершенно одинаковые! Может, близнецы?
— А в первый раз он один приходил?
— В первый раз один, — важно кивнул рассказчик. — А последний раз, думаю, все же вдвоем.
— А деньги они тебе как платили? По очереди?
Прямоходов собрал глазки в кучку, немного подумал и заявил:
— Одновременно. Оба полезли в правый карман, оба достали деньги, и оба подали.
«Господи милостливый, для чего ты придумал пьянство?» — подумала Глаша и надвинулась на Прямоходова:
— А фотография вот эта когда на могилке появилась?
— Да она тут всегда была!
— Именно эта?
— Да я.., не присматривался. Хотя… Вроде как… Может, оно и так… В апреле, когда я тряпочкой евонную морду протирал, он вроде как с усами был, покойник-то. Вы у него спросите, у покойника-то, — он кивнул головой на Петю. — Усы он не сбривал?
Кайгородцев побледнел и схватился за сердце.
— Все, Петь, пойдем, — взяла его за локоть Глаша. — А то ты и впрямь тут коньки отбросишь.
Перед тем как покинуть юдоль скорби, Глаша написала на листочке свой домашний телефон и вручила его Прямоходову.
— Если вспомните хоть что-нибудь, я уж не поскуплюсь.
— Глашенька, что все это значит? — испуганным голосом спрашивал Кайгородцев, подлаживаясь к ее мелким шажкам. — Это какой-то заговор против меня? Может, колдовство? Вуду?! А? Ты что-нибудь знаешь про вуду?
Кайгородцева сотрясала крупная дрожь.
Два года назад Глаша попала в самолет, у которого засбоил мотор, и он совершил аварийную посадку черт знает где. Перед посадкой самолет трясло точно так же, как сейчас ее начальника. Чтобы успокоить его, Глаша сказала:
— Ты что, Петь, с ума сошел? Какое вуду? Вуду только на негров действует. Это их, негритянские, фишки.
— А я слышал, что они везде, по всему миру… Мастерят таких куколок из соломы или из воска, втыкают в них булавки…
— Тебя обманули, — твердо заявила Глаша. — Лучше скажи, когда Сусанна стала поить тебя горьким чаем. Когда это началось?
— Ну… Когда? Весной. Где-то в марте. Эх, Глаша, надо было мою фотографию с памятника соскоблить!
— Не надо, — сердито ответила та. — Вдруг это заговор и мы спугнем преступников? Сначала следует выяснить, зачем все это было сделано.
— Глаш, ты такая умная! — восхитился Кайгородцев и добавил:
— У меня там машина, у главных ворот. Я тебя подброшу до метро. Ты не забыла, что тебе еще в типографию?
Едва очутившись за воротами кладбища, Кайгородцев перестал трястись, а когда сел за руль своего «Фиата», окончательно пришел в себя.
— Жаль, что нельзя напиться в ботву, — заявил он и добавил:
— Ты, Глаш, там, в типографии, проверь все как следует. Цветоделение чтоб на уровне. Ну, тебе не впервой!
«Не надо было его разубеждать насчет вуду», — подумала Глаша, дрогнув тонкими ноздрями. Кайгородцев определенно нравился ей больше, когда боялся.
В типографии она быстренько закруглилась с делами, но вместо того, чтобы возвратиться на работу, отправилась на тот самый пляж, где познакомилась с Дукельским, корова его забодай. Время было как раз то самое, правда, день не выходной. С другой стороны, парни, которые ее интересовали, — школьники или студенты. А у них сейчас каникулы.
Школьники или студенты возлежали на том же самом месте, на том же самом одеяле, которое Глаша очень хорошо запомнила. Одеяло было детское, синее с зайчиками, в прошлый раз оно навеяло на Глашу грусть. Пришли мысли о пролетающих годах, неудачных попытках выйти замуж, о детях, которые у нее могли бы быть. В общем, одеяло и было виновато в том, что она привязалась к Дукельскому. Он показался ей симпатичным, радикулитчик хренов.
— Добрый день, молодые люди! — сказала Глаша, остановившись над лежащими на одеяле. Она постаралась сказать это добрым голосом, но молодые люди все равно страшно напряглись.
Их было четверо — голоногих, волосатых, прыщавых и комплексующих. Они вскинули головы и уставились на нее, не моргая. Только один произвел на Глашу приятное впечатление: у него и фигура была ничего, и во взгляде читалась некая взрослая самоуверенность. К нему-то Глаша и обратилась в первую очередь.