И контроль. Контроль важен. Контроль своего тела, что я с ним делал. Что я в него вложил. Во что оно превратилось. Оружие.
Так что нет, я не ходил в пекарню, планируя стать чертовски зависимым от выпечки. На самом деле все с точностью до наоборот.
Я пошел за кофе. И потому что Кип хотел приударить там за какой-нибудь официанткой. Даже тогда, четыре года назад, он трахал все, что попадалось на глаза, чтобы уйти от реальности. Тогда я беспокоился о своем друге, внимательно наблюдая за ним, в то же время пытаясь разобраться со своим собственным дерьмом и начать бизнес в новом городе.
Мои мысли были заняты миллионом других вещей.
Но потом я увидел ее. С гребаной мукой на лице. С волосами, выбившимися из пучка на голове. С улыбкой и лицом, которое могло бы запустить тысячу кораблей. И было ясно, что она не знала, какой, черт возьми, сногсшибательной она была. Женщины, которые знали, что они хорошо выглядят, вели себя по-другому. Не то что бы это плохо. Но некоторые использовали свою красоту, как оружие… По праву, потому что я видел много мужиков, считавших, что женская красота создана лишь для того, чтобы ее разрушить. Нет, я никогда не осуждал этих женщин.
Но Нора… она не признавала своей красоты. Она была застенчивой, легко краснела, ее улыбка была слабой, неуверенной, но теплой и искренней. Я не знал ее тогда, наблюдал лишь за языком ее тела. Но этого было достаточно.
Я сразу понял, что она слишком хороша для меня. Итак, я продолжал возвращаться за кофе. За ее творениями. Поесть то, что она готовила.
Даже когда она носила кольцо, которое купил ей другой мужчина, броское, явно дорогое и, черт возьми, совсем ей не подходившее. Ей больше подходило что-то оригинальное, винтажное, неожиданное. Не огромный, холодный камень, за которым нет ни тепла, ни истории, кроме шестизначной суммы.
Но кольцо исчезло. И я чертовски отчаянно хотел сделать ее своей всеми возможными способами.
Вот почему я сейчас поехал туда. Чтобы еще раз взглянуть на нее. Еще раз попробовать. Но не сладкое дерьмо, к которому она пристрастила меня — ну, и это тоже, — а ее губы. Потому что это это самая забвенная сладость для меня. Не хочу отпускать ее. Не хочу, чтобы она копалась в себе, как прошлой ночью и этим утром. Ее нос морщился, глаза устремлялись куда-то вдаль.
Сначала я думал, что, возможно, мне придется обращаться с ней осторожно. Дать ей пространство. Время. Но у меня было подозрение, что пространство и время — злейшие врага по отношению к ней. Они давали навязчивым мыслям слишком много топлива. Простор для роста.
Поэтому я собирался в пекарню. Перед работой.
Мэгги это понравилось, так как сегодня утром она совершила очень долгую прогулку. Я тоже не возражал против этого с тех пор, как попробовал губы Норы на вкус. Заявил на нее права.
Да, это лучшее утро за последнее время. Чертовски долгое время.
И все же мне нужно больше.
Я иду в пекарню перед работой, сразу после семи.
Я уже давно не вставал так рано. В шесть тридцать только просыпался на работу. Иногда в семь. Считал, что это очень рано.
Нора, однако, встала в гребаные пять утра и выглядела абсолютно сногсшибательно.
Трудно было поверить, что до сегодняшнего утра я спал в своей постели, в то время как это прекрасное гребаное создание бодрствовало. Я поклялся быть с ней так часто, как только смогу. Даже несмотря на то, что это потребует гребаных усилий. В пять утра я бодрствовал только после возвращения с войны, потому что не мог заснуть, ночные кошмары заставляли бродить по дому ночью, высматривая незваных гостей, ища способы заглушить крики, выстрелы, которые эхом отдавались в голове.
Нору я не встретил.
Ко мне подскочила дерзкая австралийка, схватила меня за плечо в ту же секунду, как я вошел в дверь пекарни. Сучка двигалась быстро, обогнув прилавок и добравшись до меня всего за несколько шагов. Я догадался, что она не хотела, чтобы Нора видела мое появление.
Теперь с ее силой мне придется считаться. Высокая, но не настолько, как я. И хотя она была сильнее, чем выглядела, она не сможет вытащить меня из пекарни.
Но она близка с Норой. Это я знал. И она произвела на меня впечатление. Поэтому я не боролся с ней.
В пекарне было оживленно, даже в половине седьмого утра. Люди в этом городе обычно вставали рано, особенно когда количество миндальных круассанов, которые готовила Нора, было ограничено. Эти люди выглядели удивленными тем, что Фиона вытащила меня на улицу. И заинтересованными, поскольку этот город знает всё и обо всех.
Фиона не заботилась о зрителях, ее острый взгляд был сосредоточен прямо на мне, когда она толкнула меня за угол здания, подальше от входа и окон.
Девка не валяла дурака. Она нырнула прямо в воду.
— Она не мягкая, — сообщила мне Фиона, скрестив руки на груди, читая мне лекцию. — Выглядит такой. Доброй, милой и мягкой. Она воплощает в себе все эти качества. Но она намного лучше не только в этих чертах. Она особенная.
Я ощетинился от враждебности в ее тоне.
— Я знаю.
Она яростно замотала головой.
— Ты не знаешь. Потому что ты мужчина. Думаешь, что она особенная, потому что она красивая. Потому что у нее красивые сиськи. И она выглядит хрупкой, идеально подходящей для защиты таких больших, неповоротливых мужиков, как ты.
Ее глаза скользнули по мне… не в знак признательности, а в осуждении.
— Так хотят сделать все мужчины, — прошипела она. — Даже те, кто провозглашает себя феминистами. Особенно те, кто называет себя феминистами. Но потом они понимают, что мягкая, маленькая, красивая, застенчивая девчонка, которая владеет пекарней, может сама о себе позаботиться. Может снести и поставить гипсокартон. Может сама менять шины. Может делать около сотни вещей, за которые мне пришлось бы кому-то заплатить. Она чертовски впечатляет. Женщин, конечно. А мужчины считают, что она таким образом делает их бесполезными или неполноценными. И вот тогда они решают, что пришло время начать отбирать у нее по чуть-чуть. Маленькие кусочки, но они все равно уменьшают ее. Она сильна во многих отношениях, но в то же время хрупка. Она склонна думать о себе самое худшее из возможных, если люди позволяют это. И он позволял.
Моя кровь вскипела. С той секунды, как я увидел, как этот хрен дотронулся до нее в пекарне. Потом, когда я увидел его кольцо у нее на пальце. Снова, когда я увидел этот гребаный синяк на ее лице.
Но сейчас по-другому. Потому что, какой бы крутой ни пыталась быть австралийская цыпочка, я знал, что под всем этим гневом тоже скрывалась боль. Она любила Нору. Сильно. Достаточно, чтобы прийти сюда, желая встретиться со мной лицом к лицу. Достаточно, чтобы причинить боль, когда она увидела, как ее подругу разбирают на части, и ничего не смогла с этим поделать.
— Если ты ищешь девчонку в беде, можешь сразу отвалить, — она прищурилась, глядя на меня. — Она спасла себя. Из дерьма, о котором ты даже представить себе не мог. Так что, если хочешь исправить ее жизнь… оглянись вокруг, приятель, — она махнула в сторону пекарни позади нас. — Она уже это сделала. Ты ей не нужен. И если ты хочешь ее только по этой причине, тогда уходи. Сейчас же. Потому что на этот раз я не собираюсь сидеть в стороне, пока мужик пытается сбить ее с ног, чтобы стать выше, притворяясь, что он тоже поднимает ее.
— Ты закончила? — спросил я, когда она несколько секунд молчала.
Она хмуро посмотрела на меня.
— Если ты причинишь ей боль, я сниму кожу с твоего лица и поджарю ее на своем барбекю у тебя на глазах.
Я кивнул, изо всех сил стараясь сдержать желание улыбнуться. Не потому, что она казалась смешной… Она была чертовски серьезна, вот почему мне нужно было улыбнуться. Я чертовски обрадовался, что у Норы есть друг, готовый вот так за нее биться. Многое говорило о том, каким человеком была Нора.