— У меня был наркан{?}[Препарат Наркан — это первый назальный спрей с содержанием налоксона, одобренный FDA. Он сможет предоставить необходимую помощь тем, кто переживает из-за возможного летального исхода из-за злоупотребления опиоидами.], потому что, хотя я и не хотела верить, что у моего милого, сильного, несгибаемого брата были демоны внутри, которых я не могла вырвать, я знала, что подобное могло стать причиной его смерти. Итак, он не умер. По крайней мере, не в тот день.
После этого я не спала месяц, каждый раз, когда я закрывала глаза, я видела своего брата, безжизненного, покрытого рвотой, игла все еще торчала у него из руки.
— Тогда он отправился на реабилитацию, — выдавила я из себя слова, от воспоминаний у меня зачесалась кожа. — Потому что он почувствовал мою боль, когда очнулся в больнице. Он почувствовал мою панику. Первый раз, когда он был трезв, и оставался почти шесть месяцев. У него случился рецидив, но он сразу же снова протрезвел и оставался чистым до… вчерашнего дня, видимо.
Из-за его трезвости я и ушла. Училась в Париже и в конце концов обосновалась в Юпитере. Ансель убеждал меня следовать своим мечтам.
— Ты зачахнешь, милая, — мягко сказал он. — И ты здесь только из-за меня. Но я клянусь, что со мной все в порядке. Не буду в порядке, если увижу, что моя сестра жертвует своими мечтами ради меня.
Я позвонила в больницу, и мне посчастливилось связаться с врачом, который его лечил. Доктор был добр. Терпелив.
— Не уверен, но рискну предположить, что это первый раз, когда он употребил за долгое время, — сообщил он мне спокойным и ровным голосом по телефону. — Токсикологический анализ его предыдущей передозировки показывает гораздо более высокую концентрацию, — я услышала шорох бумаг на другом конце провода. — Что часто случается с наркоманами, которые некоторое время выздоравливали, так это вызывает у них внезапный рецидив, и они думают, что смогут справиться с тем же количеством наркотиков, что и в разгар своей зависимости. Однако их организм не может усвоить столько.
Я ломала голову, наверное, в миллионный раз с тех пор, как моя мать переступила порог пекарни, задаваясь вопросом, что могло спровоцировать рецидив у брата. Я порылась в памяти в поисках нашего последнего телефонного звонка, проклиная себя за то, что была так поглощена Роуэном.
Может, что-то подсказало бы мне, что у него не все в порядке. Я бы это услышала. Если бы я прислушивалась к нему. Если бы я думала о чем-то другом, кроме себя и своего головокружения по поводу новых отношений.
— Я этого не почувствовала, — сказала я Роуэну. — Он умер вчера в шесть утра. Я была в пекарне. Готовила круассаны. И я, черт возьми, ничего не почувствовала.
Почему я ничего не почувствовала? Из-за расстояния? Или потому, что я не видела его несколько месяцев… как долго мы были в разлуке?
Нет, это не имело никакого отношения к физическому расстоянию или времени. Между нами образовалась еще одна пропасть. Я продвинулась вперед в жизни и любви и оставила своего брата позади. Гнить в том городе вместе со матерью. Без щита от ее яда.
— Это моя вина.
— Нет, это, блять, не так, — немедленно прошипел Роуэн.
Такой предсказуемый. Он шагнул вперед. Хотел сразиться за меня. Защитить меня. Даже от самого себя.
— Это так, — запротестовала я, поднимая сухие глаза. Мне было слишком больно, чтобы плакать. Я и не знала, что такое возможно. Что тело может испытывать такую сильную агонию, что нет способа избавиться от нее физически. — Я ушла от него. Я устроила здесь свою жизнь, — я обвела руками свою гостиную. То, чем я так гордилась. Мои глаза скользили по всем вещам. Теперь каждая гребаная вещь преследовала меня, насмехалась надо мной, показывая, что у меня есть все, но нет у моего брата. Мне хотелось разорвать все это в клочья.
— Я была слишком большой трусливой, чтобы остаться там, быть рядом с ним. И у меня не хватило сил уговорить его уехать со мной. Он был моей половинкой, и я просто… оставила его. Умирать.
— Хватит, — одно-единственное слово было твердым, оно потрясло меня. — Он был твоей половинкой, — признал Роуэн. — И зная, насколько ты упрямая, ты бы не смогла убедить его сделать то, чего он не хотел. К этому он не был готов. Ты не можешь взять это на себя. И хотя я не знал его, думаю, что он обожал тебя. Знаю, он был бы чертовски зол, если бы ты возложила вину на себя. Это трагическая вещь. Чертовски ужасная вещь. В этом нет никакого смысла. Это не будет иметь смысла. Даже самые близкие нам люди, которых мы знаем лучше всего — особенно те, кого мы знаем лучше всех, — могут скрывать от нас самые истинные, темные стороны самих себя.
Его тон был пропитан эмоциями. И знанием. Знание, которое могло бы возбудить мое любопытство в обычной ситуации, но не сейчас.
— Пожалуйста, Нора, разрешишь мне приготовить для тебя? — он встретился со мной взглядом.
Я хотела поспорить с ним. Но вместо этого кивнула, слишком уставшая, чтобы делать что-либо еще.
Глава 20
Мы прилетели в Чикаго на похороны.
Он бы не хотел, чтобы его там хоронили.
Да вообще нигде.
Он хотел, чтобы его кремировали, а прах развеяли у побережья Вашингтона. Он сам говорил мне. Заставлял меня пообещать сделать это для него.
— Почему ты думаешь, что это я буду организовывать твои похороны? — я ткнула его кулаком в живот.
Атмосфера была легкой. Веселой. Мы были двумя подростками и говорили о смерти так, словно на самом деле не верили, что она когда-нибудь найдет нас.
Но тогда выражение лица моего брата стало серьезным. Угрюмым.
— Мы оба знаем, что я умру раньше, сестренка. Ты проживешь долгую, замечательную жизнь. Состаришься с каким-нибудь мужем, который тебя обожает. В окружении внуков.
Холодный камень осел где-то глубоко внутри, не только из-за слов, но и из-за уверенности, с которой он говорил. Он верил в это.
Я проглотила комок в горле и попыталась улыбнуться.
— Я знаю, ты увлекаешься астрологией, кристаллами и всем прочим дерьмом, но ты не можешь видеть будущее, братик.
— Но я чувствую это, — ответил он, все еще не улыбаясь, глядя куда-то вдаль. — Моя жизнь будет хаотичной, беспорядочной и короткой.
Мое горло обожгло. Гневом.
— Прекрати, — прошипела я. — Я не разрешаю оставлять меня здесь, в этом мире, одну, — слезы потекли по моим щекам. — Не разрешаю умирать.
— Ладно, ладно, успокойся, — он поднял руки вверх, сдаваясь. — Я обещаю, что никогда не умру, а после твоей смерти правительство посадит меня за решетку и препарирует в поисках секретов моей долгой жизни, — он криво ухмыльнулся.
Несмотря на обещания моего брата, где-то глубоко внутри я с ужасом понимала, что он верит в то, что сказал изначально.
Он не хотел уходить. Это я знала. Но он также не мог жить своей жизнью со своим прошлым багажом.
Вот почему я поругалась со своей матерью в похоронном бюро.
— Место захоронения красивое, — проворковала она. Не знаю, кому.
Мы с ней не разговаривали. Она возвращалась в Чикаго другим рейсом. Я не видела ее с той стычки в пекарне. Мы с Роуэном остановились в отеле. Она оставила голосовое сообщение, сообщив подробности этой встречи. Я была в похоронном бюро только потому, что хотела убедиться, что пожелания моего брата будут выполнены.
Роуэн стоял рядом со мной, со стоическим и каменным лицом. Его рука лежала на моем бедре, он пронзительно смотрел на мою мать.
Хотя женщину это особо не нервировало — надо отдать ей должное, она была крутой сукой, — я знала, что Роуэн доставлял ей неудобства.
Какой бы мелочной это меня ни делало, мне это нравилось. Нравилось, что моя мать не была на равных, не пускала в ход свой яд так легко, как могла бы, если бы мой сильный, высокий, неуступчивый защитник постоянно не был рядом со мной.
Итак, она разговаривала не с Роуэном, когда говорила о похоронах.